Берег динозавров (Сборник)

Лаумер Кейт Джон

А Фостер выжил, несмотря ни на что, вернулся, воскрес из мертвых — последняя надежда вернуть золотые времена Валлона.

Чтобы судьба погубила его моими руками.

***

— Три тысячи лет, — произнес мой голос ошеломленно. — Три тысячи лет люди Валлона жили в дикости, когда вся слава его истории заперта в архивах?

— Я один, — сказал Оммодурад, — нес проклятый груз этого знания. Давным-давно, еще в дни Ртра, я забрал свой оригинал из архивов в предвкушении того момента, когда ему суждено будет пасть. Но этот долгожданный час принес мне

мало радости.

— И теперь, — произнес мой голос, — ты надеешься заставить этот мозг — который даже нельзя назвать разумным мозгом — открыть архивы?

— Я знаю, что это безнадежно, — согласился Оммодурад. — Сначала мне показалось, что если он говорит на староваллонском, то просто деградировал. Но нет, он действительно ничего не знает. Он всего лишь скорлупа от прежнего Ртра, и меня тошнит от его вида. Я бы с удовольствием прикончил его прямо сейчас и навсегда положил бы конец этому долгому фарсу.

— Нет! — резанул мой голос. — Я уже приговорил его к изгнанию, так тому и быть.

Лицо Оммодурада перекосилось от ярости.

— Твоя болтовня мне надоела.

— Стой! — рявкнул мой голос. — Ты откажешься от ключа. Наступила тишина. В поле зрения глаза попала моя рука, держащая матрицу памяти Фостера.

— Двумирье лежит в моей руке, — проговорил мой голос. — Ты видишь черно-золотой код императорской матрицы памяти? Могуч тот, у кого в руках этот ключ. А что касается телесной скорлупы, то пусть она будет уничтожена.

Оммодурад скрестил свой взгляд с моим.

— Быть по сему, — согласился он.

Рыжеголовый с улыбкой вампира вытащил узкий стилет. Медлить было нельзя…

Сквозь слабину, которую поддерживал в барьере чужого мозга, я швырнул последние запасы энергии и ощутил, как враг отпрянул, а потом отозвался превосходящей силой. Но я уже успел миновать барьер.

Пока чужак окружал меня, я растворился на мириады нервных импульсов, обтекающих нападение противника. Я находил все новые и новые источники силы.

Щитом к щиту я наконец схватился с самим Аммерлином, и он оказался сильнее. Медленно, медленно я стал поддаваться, отступать, краем сознания улавливая смутное восприятие тела, застывшего неподвижно, с незрячими глазами, и ощутил отголосок слов издалека:

— Быстрей! Самозванец!

Шанс?! Я взял контроль над правым глазом и перекрыл дорогу зрительному импульсу. Чужак забился, словно одержимый, когда вокруг него сомкнулась темнота. Я услышал свой собственный вопль, и передо мной мелькнуло угрожающее видение: рыжеголовый бросается ко мне, сверкает стилет…

И в этот момент давление чужака внезапно исчезло, распалось на части и пропало совсем.

Я был в одиночестве. Пещеры мозга маячили угрюмой опустошенностью. Я стал двигаться по главным нервным путям, занял подкорку…

На меня разом обрушилась нестерпимая боль. Я скорчился, грудь жгло, боль перекрывала нахлынувшее возвращенное ощущение рук, ног…

И вот, валяясь на полу, я наконец понял, что рыжеголовый действительно нанес мне удар стилетом, и тот, другой, чужак в моем сознании, в непосредственной связи с болевыми центрами не устоял и отступил, оставив меня одного.

Сквозь багровый туман я увидел, как надо мной появилась фигура Оммодурада. Нагнулась и снова выпрямилась с императорской матрицей памяти в руке. А где-то поодаль, за ним, изворачивался Фостер, душа цепью наручников рыжеголового лакея. Оммодурад повернулся, шагнул, вырвал своего слугу из рук Фостера и оттолкнул в сторону.

Оммодурад выхватил свой кинжал. Фостер, словно пума, прыгнул вперед, ударил цепью, и оружие отлетело в сторону. Доменьер с проклятиями отступил. В этот момент рыжеголовый подхватил стилет и бросился на Фостера.

А я сражался со своим непослушным телом, пытаясь дотянуться до бедра и расстегнуть кобуру. Аммерлин сумел вырвать из моего сознания память об императорской матрице, но о револьвере он так ничего и не смог узнать. Преодолевая боль, я вытащил пистолет, медленно, неуклюже поднял его, нацелился на всклокоченный рыжий затылок и выстрелил. По залу прокатилось гулкое эхо. Оммодурад поднял свой клинок, и теперь Фостер отступал от него, весь забрызганный кровью рыжеголового. Он уперся спиной в стену, символ Двумирья оказался прямо над его бледным лицом. От потери крови у меня все плыло перед глазами, покрываясь багровым туманом.

Но меня еще мучила ускользающая мысль, найденная в сознании Аммерлина. В центре виднелась розетка с выступом, словно рукоять меча…

Ну конечно, меч Ртра, использованный однажды на рассвете мира, но затем забытый, вложенный в ножны из камня, закодированный памятью Ртра, чтобы никто другой не мог им воспользоваться…

Преодолевая невыносимую боль, я глубоко вдохнул, смаргивая подступающую темноту.

— Фостер, — прохрипел я. — Меч!

Фостер метнул на меня взгляд. Я говорил по-английски. Чуждый язык в этом окружении. Оммодурад не обратил на меня никакого внимания.

— Вытащи… меч… из камня! Ты же Кулклан…

Он потянулся и ухватил изукрашенную рукоять. Оммодурад с криком бросился вперед.

Меч — четыре фута сверкающей стали — выскользнул из стены. Оммодурад резко остановился и уставился на сияющее лезвие в руках Фостера, скованных наручниками. Затем он медленно опустился на колени и склонил голову.

— Я сдаюсь, Кулклан, — сказал он. — Я взываю к милости Ртра. Я смутно слышал топот бегущих ног. Я провалился куда-то, снова выплыл. Словно в тумане я ощущал, как Торбу приподнимает мою голову, видел склонившегося надо мной Фостера. Они о чем-то говорили, но я ничего не понимал. Мои ноги были холодны, и холод поднимался все выше и выше.

Меня касались руки, холодная гладь металла у моих висков, я хотел сказать что-нибудь, сказать Фостеру, что нашел ответ, который ускользал от меня всю жизнь. Мне хотелось сказать ему, что все жизни кажутся одной длины, если взирать на них с перспективы смерти, и что жизни, как и музыке, не нужен смысл, а необходима только симметрия.

Но это было мне не по силам. Я пытался удержать мысль и унести ее с собой в ледяную пустоту, куда уплывал. Но она ускользала, ускользала прочь, и только я один оставался в пустоте; ветер, дующий сквозь вечность, уносил прочь остатки моего «я». И я остался один на один с темнотой…