Берег мертвых незабудок
Шрифт:
На четвертый раз Элеорд захотел как-нибудь познакомиться с загадочным бродяжкой. Он уже понял, что подойти просто так не получится, и придумал план: пришел к стене пораньше, захватив дорожную коробку красок. Он не опасался нареканий, встав к прогретой зноем стене и начав рисовать: нашелся бы с ответом, ну или бросил бы владельцу барака пару монет. Ему - человеку творческому и богатому - вообще многое в городе прощалось; возможно, ему даже подобало быть чудаком, иначе в нем могли и разочароваться. И все же он ощутил что-то вроде трепета - детского трепета взрослого, который совершенно отвык делать необычные вещи. Элеорд ди Рэс уже был знаменит. Он писал портреты, расписывал купола храмов, создавал фрески для дворцов и обновлял их
В стену рядом с Элеордом ударился булыжник, с сердитым стуком бухнулся в пыль. Элеорд, вздрогнув, обернулся, и на него сверкнули яркие синие глаза. Оборванный тощий мальчик, чьего имени он тогда не знал, стоял в нескольких шагах и глядел в упор - зло, настороженно, любопытно? Элеорд улыбнулся. План, похоже, удался. Отец - а отец служил начальником городской стражи, с бродячими мальчишками дружил, часто использовал их как глаза и уши в расследованиях - одобрил бы, если бы был жив.
– У тебя так плохо с меткостью или ты просто хотел привлечь мое внимание?
– тихо спросил Элеорд.
– Привет.
Мальчик только склонил голову; на грязный лоб очаровательно упали несколько густых прядей. Похоже, он растерялся оттого, что с ним вообще заговорили, да еще вежливо, да еще поздоровались. Он молчал. Элеорд все не решался сделать к нему даже самый маленький шаг: а ну как сбежит или, наоборот, швырнет камнем пометче?
– Я Элеорд ди Рэс, - мягко представился он и даже поклонился.
– Мне понравились твои лисы. Так что я захотел нарисовать своих. Ты не против?
Мальчик молчал: наверное, начинал уже побаиваться странного болтливого чужака. А может, все-таки злился и просто не понимал, не опасно ли об этом заявить. Элеорд вздохнул. Он больше не был уверен, что идея так уж хороша. Как минимум она оказалась сыровата. Что бы сделал отец?.. У отца все получалось просто: сорванцам он давал монетки за каждое поручение, кого-то мог угостить пирожным или яблоком. Но там было иное: к маленьким осведомителям он искал пути долго, приручал их, как зверьков. Остро вспомнилось вдруг: когда потом отца хоронили, целая процессия их - этих голодных, грустных оборвышей - шла за паланкином, в котором несли его тело и тело матери. Человеку, не осведомленному о методах Орлока ди Рэса, могло бы показаться, будто у покойной пары было феноменальное потомство всех цветов, рас и возрастов. А сам Элеорд - родной сын - от горя настолько ослаб, что мог тащиться только в самом конце, и то еле передвигая ноги. Про себя он отчужденно удивлялся одному: бродяжек не отпугнул мор. Чтобы проводить благодетеля и не навлечь гнев властей, они даже нацепили на лица грязные тканевые маски, которые в тот прилив носили по всем Равнинным Землям.
– Если хочешь, - с усилием вырвавшись из прошлого, снова заговорил Элеорд и медленно опустил на землю коробку с красками, - я могу оставить их тебе. Твои наверняка кончаются.
Наконец он, кажется, подступился с правильной стороны: мальчик перевел на коробку глаза, облизнул губы. Краски были очень дорогими, он наверняка это понимал по резной деревянной коробке, по золоченому замку в виде узора из священных треугольников. Но Элеорду совершенно не было их жаль. Он не путешествовал праздно, а если ездил по работе, то в пути не рисовал, освобождал голову, сонно созерцая пейзажи и лица. Путешествовать для удовольствия и вдохновения ему было не с кем.
– Я пойду, - произнес Элеорд и опять улыбнулся, на этот раз смущенно. Ответное молчание подавляло его, он окончательно уверился, что сглупил, и ругал себя на чем свет стоит. Где ему сравняться с отцом в доброте и обаянии? Он и в детстве-то с трудом сближался с людьми.
– Извини, если напугал. Не думай, что смеюсь над тобой, наоборот. А краски возьми, ты талантлив. Не забрасывай. Удачи.
И он пошел - не навстречу мальчику, а наискосок. Он не чувствовал разочарования, скорее смутную досаду, и досаду эту усиливал незавершенный образ Моуд на стене. Он хотел прорисовать волосы, добавить ореол… неважно. Еще больше он хотел другого, но с этим, видно, не сложится никогда. Знаменитый Элеорд ди Рэс умеет множество вещей, но только не заводить друзей. Поклонников, покровителей, врагов, подражателей, кого угодно, но не друзей, увы. И поделом, нужно было принять это еще в детстве, когда отец, недовольный увлечением живописью, запрещал дружить с детьми художников, а мать отгоняла тех самых бродяжек, боясь, что «любимый, особенный Эли» чем-нибудь заразится или наберется дурных манер. Элеорд закусил губу, зачем-то пытаясь вспомнить разномастные лица папиных помощников. Не было ли среди них кого-то похожего на этого мальчишку? Значения это не имело, но чуть-чуть отвлекало. Шаг, еще шаг…
– Они же были уродливыми!
– Это донеслось в спину, так неожиданно и недоверчиво, что он едва не споткнулся о выбоину.
– А ваши такие красивые!
Элеорд обернулся - быстро, наверняка несолидно, как ужаленный. Мальчик уже стоял у стены и кончиками пальцев изучал лис: изгибы спин и хвостов, острые морды, белое оперение крыльев. Он не глядел на рисунок - только водил рукой, словно слепой. А смотрел он на Элеорда, теперь - почти умоляюще, но все равно дико, жгуче, упрямо.
– Что?..
– переспросил Элеорд. Под этим взглядом он слегка потерялся.
– Лисы, - терпеливо пояснил мальчик, ударил по стене ладонью и продолжил с неожиданной злостью: - Я рисую, как чувствую, и они не получаются. Никогда.
– Получаются, еще как, - возразил Элеорд и улыбнулся, собираясь добавить: «Это меня и привлекло», – но его не услышали.
– Научите меня!
– выпалил мальчик.
– Научите, как вы! Я… - он запнулся, - я украду для вас что-нибудь. Хотите… - он заметался взглядом вокруг себя почти панически, - хотите настоящую лису? Ими торгуют, как и другим зверьем…
И тут Элеорд не удержался, захохотал: вот это да, никто никогда еще не делал ему таких смелых и трогательных предложений. Мальчик осекся и нахмурился, затеребил свои лохмотья. Явно решил, что смех презрительный, и ощетинился снова.
– Что?..
– Он выплюнул это почти яростно.
– Не надо, - мягко попросил Элеорд, даже приподняв ладони на уровень груди.
– Не надо ничего красть, я и так согласен. Но… - и кто потянул его за язык?
– только если ты поживешь у меня. Как живут другие мои ученики. Так выйдет проще и быстрее.
Он понимал, как это прозвучит, и не ошибся: мальчик насторожился. Настораживались все, да что там, в детстве он настораживался и сам, слыша о неродных детях, живущих со взрослыми мужчинами, пусть даже очень талантливыми, пусть кажущимися хорошими людьми. Да и отец принес со службы не один мрачный рассказ о том, чем иногда чреваты такие «благородные и бескорыстные» предложения гениев.
– Для чего вам пускать меня в свой дом?
– Его глаза сузились.
– Я не…
– Ни для чего, чего ты боишься, - не желая даже гадать, какая отповедь может крыться за «я не…», ровно откликнулся Элеорд и развел руками.
– Увы, добрых намерений мне тебе не доказать, безобидности тоже. Поэтому сделаем иначе.
– И он назвал свой адрес, добавил: - Приходи, когда решишься. Если решишься. Я буду рад, я правда хотел бы с тобой поработать. А пока прощай.
После этого он снова пошел прочь, не оборачиваясь. На сердце стало удивительно спокойно, настроение как-то поднялось. Даже если не срастется… славный мальчишка, можно ведь будет просто помогать ему потихоньку, чтобы точно не боялся и не выдумывал лишнее. Например, оставляя здесь иногда деньги, еду, кисти или…
– А краски?
– мальчик спросил это уже иначе - растерянно, почти пролепетал.
Элеорд и сам не знал, почему грустно улыбнулся и почему в памяти снова ожила стайка детей в грязных масках до самых глаз. Оборачиваться он не решился.