Берега вечности. Хроники Эллизора, часть 3
Шрифт:
– "А почему, собственно?"
– "Ну, потому что, элементарно, начнётся паника, а потом найдётся множество желающих шастать из реальности в реальность, что для Земли очень быстро может привести к катастрофическим и непоправимым последствиям!" - -
– "То есть, ваша цель - не пущать? И вообще препятствовать информированности на этот счёт?"
– "Это только одна из необходимых задач, но далеко не единственная..."
"...от Тебе бо не скрыся состав мой, иже во Адаме, и погребен, истлевша мя обновляеши, Человеколюбче", – дочитал о. Максим и, пока хор пел ирмос следующей песни канона, постарался собраться с мыслями и настроится на понимание, того что он читает. Уже давно он знал, что внимание к смыслу возглашаемого для
Однако, увы, Голышев опять был тут как тут:
– "Отец, Максим! Поймите, мы же с вами не шутим!
– как-то совсем не радостно улыбнулся он.
– Это всё очень и очень серьёзно! Это всё по-настоящему! Это настоящая война!
– и после небольшой пазы - добавил: - За реальность! За нашу и вашу реальность! За её сохранение!"
– "Невидимая?
– спросил иерей.
– Война, значит?"
– "Когда невидимая, а когда и вполне даже видимая!" - был ответ.
"Хорошо-хорошо, пусть так, пусть их много этих самых реальностей, тогда как земная главнейшая и сотворена Богом...
– думал Окоёмов уже в храме, стоя перед плащаницей, - но эти самые другие реальности... они - что?
– попущены Богом, а не сотворены Им? Что же или кто же вызвал их к жизни?!"
"Тебе, на водах повесившаго всю землю неодержимо, тварь видевши на лобнем висима, у жасом многим содрогашеся..."
Надо было продолжать чтения, но мысли роились, словно осиный рой, потревоженный перед самой осенней спячкой. А ведь он, о. Максим, так и спросил у Голышева о том, кто или что вызвало появление этих новых бесчисленных реальностей.
Директор VES ответил не очень определённо:
– "Точно мы не знаем. Наши основные теоретики считают, что творческая энергия самого человека или человечества послужила тому. В двадцатом и двадцать первом веке человек настолько погрузился в придуманные и виртуальные реальности, что это и вызвало "Сдвиг", благодаря чему множество сюжетов и персонажей материализовались в параллельно существующих мирах. Имеет ли к этому отношение Бог-Творец, мы не знаем. Точнее, теоретические основы доктрины VES такого рода гипотезу вообще не рассматривают..."
"Простерл еси длани, и соединил еси древле разстоящаяся" – возгласил о. Максим и голос его вновь дрогнул. "Нет, - подумал он, - Господь не может оставить своё творение, Он обо всём и о всех промышляет, всё объемлет!"
"...Одеянием же Спасе, еже в плащанице и во гробе, окованныя разрешил еси, несть свят, разве Тебе Господи, взывающия!" – закончил он тропарь и вновь постарался придать уверенность своему голосу.
"Так-то оно так!
– продолжал свербить совопросник в его голове.
– Но уж больно странно это всё! Зачем Богу нужно было это всё попускать-допускать? Не иначе как это всё диавольские шуточки, а?"
– "То есть, вы считаете, что Бога вообще нет?" - спросил тогда ещё в кабинете Голышева Окоёмов.
– "Мы никак в этом смысле не считаем!
– усмехнулся Голышев.
– Мы Бога в своих параграфах и методах не принимает в расчёт. То есть, не занимаемся мистикой. Вся деятельность VES вполне рациональна. Да, порой себя проявляют некоторые отщепенцы, которые пытаются использовать какую-нибудь, там, магию, но из этого всё равно ничего хорошего не получается".
"Кстати, уже хорошо, - вспомнил о. Максим, - хорошо, что без магии..."
"...Ты сильных пресекл еси державу Блаже, приобщаяся сущим во аде, яко Всесилен", - допел хор очередной ирмос, и пришлось продолжить чтение тропарей. Постепенно, как почувствовал о. Максим, голос его окреп и разум начал проясняться. "Господи, помоги мне!
– вскричал он про себя.
– Помоги, не лишиться разума, помоги всё это понять! Не оставь!"
И в самом деле! Как он мог забыть о молитве! Как он, честной иерей, столько времени, пока сидел в офисе и читал это странный меморандум, потом - параграфы и документы, где нужно было ставить свою подпись и, обязательно, расшифровку, пока литрами пил кофе у Голышева и выслушивал его сентенции, а потом, совершенно оглушённый, без сил и как будто даже без сознания ехал обратно в храм на метро, всё это ужасно длительное и какое-то мёртвое время прошло без молитвы, без обращения к Богу. Он словно бы забыл о Боге, хотя и говорил на тему о Нём, но, при этом, не обращался к Нему!
"...уснув паче естества сном естественным, и жизнь воздвигнув от сна и тления, яко Всесилен", – вдруг услышал о. Максим как будто со стороны собственный голос и следом почувствовал, как быстро навернулись и побежали по его же щекам слёзы. Его собственные слёзы.
"Нет, это нехорошо!
– подумал он, стараясь максимально быстро утереться рукавом подрясника.
– Нельзя так себя распускать. Теперь прихожане будут судачить, что отец Максим перед плащаницей плакал, типа, святой он у нас оказался батюшка!" Да уж, добавил он про себя, скорее уж юродивый, бывший настоятель... с гранатой!"
Может, то, что ему открылось, и впрямь ещё не катастрофа, как подумалось по началу? Жив Бог! Истинно, кто может судить пути Его и возвыситься до бездны премудрости Его?
"Ужаснися бояйся небо, и да подвижатся основания земли: се бо в мертвецех вменяется в вышних Живый, и во гроб мал странноприемлется"...
Голышев, конечно, не очень приятный тип, да и то ли покойный, то ли непокойный Зарайский-старший тоже жестковат, но он, о. Максим, кажется, успел полюбить его... И, получается, этого самого Голышева тоже нужно будет по-христиански полюбить, раз уж выпала о. Максиму такая доля, такая, вот, должность, духовно опекать этот самый VES, множество этих самых реальностей. Тут отец Максим вдруг подумал, что он никогда, согласно данному ему допуску и данной им подписке, не сможет ничего никому рассказать об этом новом своём знании, новом служении, новой планиде... Даже - своей Кате! Подумал, понял, что это так и - огорчился. Как-то по-детски на этот раз огорчился, опять почти до слёз, но уже других - мальчишеских. И вдруг понял, что с этим в общем-то мальчишеским огорчением ему стало легче. На самом деле легче. Бог опять был с ним, точнее, он опять был с Богом.
"Не рыдай Мене Мати, зрящи во гробе, Егоже во чреве без семене зачала еси Сына: востану бо и прославлюся, и вознесу со славою, непрестанно яко Бог, верою и любовию Тя величающия", - закончил хор ирмос последнего канона.
Священноиерей Максим, наконец, поднял взор и ощутил, что к нему возвращается праздничная радость. Храм, как всегда, в такой час был полон. В полуоткрытые боковые врата алтаря выглядывал настоятель и благожелательно всем улыбался.
Впереди была Пасха.
(КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ХРОНИКИ)
<