Берегиня Иансы

Ефиминюк Марина Владимировна

Заткнув нос, чтобы не чувствовать смрадное дыхание стоявшего рядом пьянчуги, я с жадностью пробежала глазами по строчкам. То меня в жар кидало, то руки холодели и костенели, то под ложечкой ныло. Николая обвинили в убийстве Давидыва и моем укрывательстве. «Арестованный, – писала девица, скорее всего выпускница какого-нибудь затрапезного института гувернанток, – не хочет открывать место, куда схоронил презренную воровку, убившую в прошлом годе вьюношу, сына купца Копытина, Луиса Копытина». Я досадливо цокнула языком. Найти бы эту умницу да съездить по головке, глядишь, здравых бы мыслей прибавилось. Обзывали меня по-разному,

но «презренной», пардон, как сказали бы во Франкии, никогда. «Он де доказывает, будто видел ее мертвой…»

Эти слова я прочитала несколько раз, даже моргнула, не веря. Выходит, Николай действительно последовал за мной, да только нашел мое хладное тело в расщелине. Сердце тревожно сжалось. Что-то внутри подсказывало: ох несладко Савкову пришлось в тот миг, когда он уверился, что я мертва и меня ничто не воскресит.

«Выглядит разжалованный Старший колдун отчужденным и мрачным…»

Старший колдун? Дура набитая – Главный маг. Где же вас, писательниц-то таких, находят? Только перо в руки взяла, а все туда же – печататься в газетных листках, народу «талант» свой выказывать и демонстрировать. Мол, смотрите и радуйтесь, вот какая я пригожая.

«Ему грозит смертная казнь через четвертование – и поделом, не все коту маслице, не все колдунам свобода!..»

Теперь авторша вызвала у меня глухую ненависть, собственно, как любой гонец с плохими вестями. Внизу и имя ее значилось: «Выпускница института благородных девиц Ефиминюк Марина Владимировна». Так и знала – шушера девка-то. Фамилия совсем не благородная, видать, из какого-нибудь глухого торусского села примчалась писульки стряпать. Понаехали тут в наше Объединенное королевство, и не спрятаться от этих перелетных, не скрыться!

– Чего там накалякано? – дыхнул на меня перегаром сосед и шмыгнул носом.

– Казнить его будут, – ответил за меня бородатый купец в высокой соболиной шапке.

Вот чудак, хоть и непогода – духота стояла жуткая, казалось, весь свет задыхался в белом густом тумане испарений, а он в зимней шапке людей смешит. Рожа его с влажными змейками седых волос, выбивавшимися из-под сдвинутой на затылок шапчонки и налипшими на лоб, показалась мне шибко знакомой. На поясе у него висел кошель замечательного бархата и, похоже, совершенно пустой. Потом я неожиданно вспомнила: когда-то я стащила у него кошель, а потом чуть шкурой собственной не поплатилась. Кузьмищевские воришки нагнали меня и тумаков надавали за то, что на их территорию, «презренная», залезла.

– По мне, так ему и надо, человеки! – обратился купец к толпе, разведя руками и пахнув крепким застарелым потом. – Пусть знают, что и на них, колдунов, будет управа.

Окружающие одобрительно загалдели.

Я досадливо покачала головой и, расталкивая народ локтями, стала выбираться из этого гвалта и грубых выкриков, таща за веревку упирающего лошака, на редкость коротконогого, с подпалиной на рыжеватом боку и с длинными чудными ушами. Конек бодро семенил по дороге, споро выстукивая подкованными копытцами.

На привалах он жрал, как здоровый нормальный конь, но вечно выглядел печальным и недокормленным. Я его своровала, когда стадо лошаков из средней Роси гнали продавать на крупный лошадиный рынок в Истоминском. И надо было из сотни таких же, как он, тварей выбрать это страшилище! Зато со Страхом Божьим они моментально сошлись дурными характерами. Лошак, подобно собаке, пару раз тяпнул беса за тонкий хвост, а тот в ответ с удовольствием его облаял. После знакомства оба почувствовали себя на редкость счастливыми. В общем, в Николаевск я следовала в компании одной полулошади, кусающейся, как злобная дворняга, и одного мелкого беса, лающего, как все та же дворняга.

Узнав, в какую невеселую историю попал Николай, я долго перемалывала в себе мучительное желание помочь ему. Не хочу уже говорить «спасти». Направляясь в Николаевск, я все еще согревала себя мыслью, что все равно хотела начать поиски колдуна Авдея именно со стольного града Серпуховичей, но когда достигла пункта назначения, то перестала себя обманывать. Вытащить Савкова из петли для меня было так же важно, как избавиться от тяжелого бремени Берегини.

Николаевск разросся на холмах, походя на огромный муравейник. Старые стены давно не сдерживали натиск многочисленных домов, особняков да лавчонок ремесленников. Они рассеивались и вбирали в себя когда-то крохотные деревеньки, превращая их в городские четверти. И названия оставались прежними: Петрова четверть, Царева, Подгорелова, Изподпетрищевская. Я же решила остановиться в самых трущобах, где не привлекала бы внимания своим появлением. В пыльном одеянии монахини, таща упирающегося глупого лошака, я представляла собой фигуру весьма жалкую. Один только демон портил мой благочестивый и смиренный облик. Он то и дело вылезал из заплечной сумы, чтобы басовито облаять, ну или на худой конец обквакать встречных. Честно сказать, даже не хотелось думать, что больше пугало бедолаг – первое или второе.

Подъехав к Южным воротам в основной город, я остановилась у небольшой церквушки, пытаясь вычислить наиболее дешевую харчевенку, где было бы возможно переночевать и поужинать на оставшиеся двадцать медяков.

Площадь кишела прихожанами, как тараканами. С колокольни разносился разноголосый перезвон – такой громкий, что закладывало уши. Нарядные праздные горничные из богатых домов и домашние хозяйки в простеньких платьях да дешевых платках, крестясь, выходили из церкви, пятясь и отбивая последние поклоны висевшему над входом образу.

Улочки, узкие и грязные, были набиты людьми да повозками, как бочка мочеными яблоками. Изредка среди общей серой массы показывались красные плащи стражей, и простой люд, боявшийся власти, как черт ладана, уважительно и подобострастно снимал шапки да картузы, быстро уступая им дорогу.

Погода так и не наладилась. Казалось, что серые низкие тучи, вечные странники, следовали за мной через всю Тульяндию и дальше к Серпуховичам, заменив собой изнуряющий жар летнего дня, размыв дороги и охладив воздух. Облака оставались моими спутниками в скитаниях.

Вот и сейчас так. Дождь усиливался, клобук на голове совсем промок и неприятно холодил. По носу соскользнула большая капля. Одеяние вдруг стало стягивать ноги, я пошатнулась – лошак терпеливо и флегматично жевал подол, не испытывая при сем преступлении ни золотника мук совести.

– Ах ты, дурище, – прошипела я, разозлившись на неразумное животное, непогоду и безденежье, – отдай немедленно!

Ряса от рывка, кажется, треснула по шву, конек выплюнул ее почти с омерзением и с булькающим звуком. Посередке полотнища появились неаккуратные, будто выеденные молью дырочки, и обслюнявленная ткань собралась гармошкой.