Берегите душу города
Шрифт:
У Костика всё сжалось внутри от этой фразы, уж лучше бы его и правда в карцер посадили, хоть на сколько, лишь бы только про жалость не слышать. Очень хотелось огрызнуться на замечание, но ухо напомнило о себе тупой болью. Поэтому Костик молча встал и вслед за ребятами отправился в столовую.
На полдник впервые вместо кефира выдали по стакану компота и одному печенью.
Но это было ещё не самым печальным: на ужин положили урезанную в половину котлету, будто тефтельку из супа выловили. Макарон тоже насыпали чуть меньше, и без подливки. И только чай, а точнее тёмно-коричневое варево с приторным вкусом и запахом дубовой коры, в этот вечер остался неизменным.
Когда ребята уже доедали, в столовую вошёл Святослав Семёнович. Он прошёл к раздаточной, снял очки и потёр переносицу.
– Что-то случилось, – прошептал Меньшов.
– Ребята, – вернув очки на место, проговорил директор, – вы наверно заметили, что порция еды стала чуть меньше. Дело в том, что город сейчас не может принять машины с продовольствием, мы используем складские ресурсы. И вот сегодня выяснилось, что неправильно подсчитали их количество. В общем, придётся нам подзатянуть пояса, в пользу интерната для девочек. Ведь мы же с вами мужчины? Как только проблема с доставкой решится, всё станет по-прежнему.
Ребята загалдели, поднялся шум, многие повскакивали со своих мест и окружили Святослава Семёновича. Но он, как всегда, отделался общими фразами и в конце добавил: как только будет информация, обязательно сообщу. И ушёл.
Головин поставил пустой стакан на стол и со вздохом произнёс:
– Вот это да… Кажется мы стоим на пороге гуманитарной катастрофы.
Глава 4. Слухами земля полнится
Ближе к ночи Ким ушёл к старшим ребятам на второй этаж, запихнув куртку под одеяло на случай воспитательской проверки. Мальчишки улеглись и принялись обсуждать возникшую проблему с едой. А Костик, положив руку под голову, прислушивался к бурчанию в пустом животе, обычно он забирал с собой вечернее печенье и тихонько грыз его после отбоя, чтобы лучше засыпалось и думалось. Сегодня приходилось размышлять на пустой желудок.
За стеной, стуча каблуками, ходила Елизавета Андреевна, иногда она замирала и становилось тихо. Костику представлялось, как она стоит у окна и задумчиво вглядывается в темноту. Может тоже переживает по поводу проблем с питанием, а может придумывает очередную тему сочинения, позаковыристее, чтобы никто из учеников не смог объяснить, почему главный герой не носил зимой подштанников, и что этим хотел сказать автор.
Вообще Елизавета Андреевна была неплохим учителем. Объясняла толково, двоек просто так не ставила и давала переписать особенно безграмотную работу. Но орала почём зря. Так могла гаркнуть на уроке, что вздрагивали учителя в соседних кабинетах. Ну и воспитателем она была таким же, горластым. Елизавета не плодила фаворитов, ни искала аутсайдеров, одним словом: таскала за уши всех одинаково. В общем, пятым, шестым и седьмым классам с ней не очень повезло. Сменяла Елизавету химичка Стелла Артуровна. Учителем она была средненьким, предмет свой любила, но объясняла так пространно и муторно, что мальчишки на задних партах иногда засыпали. Зато она терпеть не могла ора и криков, считала это совершенно непедагогичным и даже к отъявленным хулиганам старалась найти подход. На этой почве у Елизаветы со Стеллой часто возникали конфликты и в вопросах педагогики, и в воспитании. И особенно в воспитании, потому что химичка во время своих дежурств разрешала мальчишкам побалагурить от души после ужина, в пределах разумного, разумеется, чего Елизавета категорически не поддерживала.
У младших и старших была совершенно другая история. С малышами возились две молоденькие девочки, только недавно закончившие педагогический ВУЗ. Они дежурили по очереди, играли с ребятами, устраивали конкурсы со всякими призами и успокаивали тех, кто скучал ночами по родителям. За старшими, десятыми и одиннадцатыми, приглядывала старенькая сухонькая Лидия Захаровна, добрейшей души бабулька. Над ней сами старшеклассники взяли шефство и не позволяли никому её обижать, а она приносила им твёрдые «стеклянные» сушки с маком и устраивала вечерние чаепития. Лидия Захаровна жила в интернате и категорически отвергала необходимость её подменять. Поэтому лишь иногда, по причине плохого самочувствия старушки, к ребятам приходил учитель истории.
Повезло и восьмым с девятыми, за ними присматривали музыкант Семён Аркадьевич и учитель рисования Римос Бенедиктович. Один шумный и весёлый, другой молчаливый и задумчивый. Они частенько дежурили вместе и после отбоя любили играть в шахматы, к ребятам без серьёзных причин не заглядывали, нотаций не читали и не орали.
Поразмышляв о воспитателях, Костик попытался представить, как наверно здорово уходить из интерната домой на каникулы. Сейчас в его памяти существовали лишь больничная палата и территория интерната, он не помнил ни секторов Кольцовска, ни собственного дома, ни своей комнаты. Но это даже было не самым страшным, хуже, что он никак не мог вспомнить лица родителей.
Когда Костик очнулся в палате, то первым делом увидел плафон с жёлтой лампочкой, который тихонько раскачивался в такт со шторой, прикрывающей открытое настежь окно. Справа виднелся письменный стол с задвинутым под него стулом. Слева возвышалась металлическая стойка с прикреплённым вверх тормашками коричневым стеклянным пузырьком, от которого вниз тянулась длинная прозрачная трубка. Проследовав по ней взглядом, Костик обнаружил, что трубка заканчивается в сгибе его локтя, а удерживает её приклеенный крест-накрест лейкопластырь. Возле стойки в кресле дремала пожилая женщина в белом халате, седые пряди её волос выбились из-под зубастой заколки, а с коленей свисал раскрытый журнал, готовый вот-вот съехать на пол.
Оглядев окружающую обстановку ещё раз в обратном порядке, Костик крепко зажмурился и стал вспоминать, какие события предшествовали его попаданию в больницу. Но сколько не напрягал память, извлечь из неё ничего не получалось. Тогда он пошёл от простого к сложному, вспомнил, что его имя Константин Мирских, что ему двенадцать лет и день рождения у него пятнадцатого января, что он перешёл в шестой класс и жил… И всё. Сколько Костик не старался, больше ничего не вспоминалось: ни название города, в котором жил, ни адреса, ни событий прежней жизни, ни людей, с которыми был знаком.
От волнения он дёрнулся, кровать тихонько скрипнула и разбудила дремавшую в кресле женщину.
– Ой, хороший мой, очнулся наконец! – обрадованно воскликнула она и мигом вскочила, едва успев подхватить журнал. – Сейчас, сейчас Виктора Егоровича позову, подожди.
Она мельком взглянула на пузырёк с лекарством и выбежала из палаты.
Стало тихо. И страшно. До Костика вдруг в полной мере дошло, что он совершенно не представляет, какое время года за окном, что стряслось и сколько он тут находится? Есть ли у него родные? А вдруг он их увидит и не вспомнит?
В ушах зазвенело до головокружения, к горлу подступил противный тошный комок. Кое-как собравшись с силами, Костик попытался привстать на кровати и выглянуть в окно. Но тут дверь резко распахнулась, и в палату шагнул высокий усатый мужчина в белом брючном костюме и колпаке.
– Так, молодой человек, уже проявляем интерес к окружающему. Отлично! Как самочувствие?
Костик снова привалился к подушке и пожал плечами.
– Ничего не болит?
– Голова немного кружится.
– Ну это нормально, сотрясение всё-таки, – кивнул доктор. – Алла Вячеславовна, убирайте капельницу, а мы пока побеседуем. Я же по глазам вижу, что у молодого человека много вопросов. Хотя нет, давай я начну. Скажи-ка, как тебя зовут.