Береговое братство
Шрифт:
И это было еще не все: король не оставался верен памяти бедной Христианы; несмотря на первые приступы безутешного горя, он мало-помалу втянулся в свой обычный образ жизни, одна за другой несколько наложниц метеорами сверкали при дворе. Одна из них имела сына, и под именем дона Хуана Австрийского сын этот открыто воспитывался при короле, пользуясь его любовью и милостями наравне с Гастоном-Филиппом, который, хотя и непризнанный, все же был законным сыном и прямым наследником престола.
Кроме того, чья-то скрытая, но неумолимая и никогда не дремлющая ненависть с самого рождения молодого человека с ожесточением
Напрасно старый герцог старался выяснить что-нибудь на этот счет, удивительное стечение обстоятельств, случайных или вызванных упорной ненавистью, приводило старика в сильное недоумение и внушало ему величайшие опасения за жизнь внука.
Несколько раз Гастон чуть было не сделался жертвой самых странных случайностей, даже жизнь его была в опасности.
Эти случайности были так искусно подстроены, что Гастон, со свойственной его возрасту беспечностью и к тому же одаренный неодолимой храбростью, со смехом рассказывал деду, который грустно покачивал головой, слушая его, как лошадь под ним внезапно взбесилась и он чуть было не разбился насмерть в скалах; или как в другой раз, когда он фехтовал с графом Медина Сидонией, молодым человеком одних с ним лет и большим его приятелем, с рапиры графа каким-то непостижимым образом вдруг слетел шарик и жизнь Гастона была на волоске, так как рапира чуть не проткнула его насквозь.
Еще раз, на охоте, пули засвистели вокруг него, а узнать, кто же был виновником такой удивительной неловкости, оказалось невозможно.
Все эти факты действительно наводили ужас и сильно беспокоили старого герцога.
Так обстояло дело, когда однажды утром в мае 1750 года Гастон неожиданно прискакал в Торменар, где не был с год.
Герцог Бискайский, предупрежденный слугой, поспешил навстречу молодому человеку, который, увидев деда, соскочил с лошади и бросился в его объятия, осыпая его дорогими для старческого сердца ласками.
После этого молодой человек подал руку герцогу, и они вместе вошли в замок.
Глава V. Клятва
Молодой человек был бледен, брови его нахмурены, он казался чем-то сильно удручен и взволнован. Герцог усадил внука на подушку у своих ног, взял его за руки и дветри минуты внимательно вглядывался в его лицо.
– Бедное дитя! – сказал он, целуя его в лоб. – Ведь ты очень страдаешь?
– Очень, дедушка, – ответил Гастон с глазами, полными слез.
– Хочешь разделить со мной свое горе, дитя?
– Для этого только я и прискакал сюда, дедушка.
– Как! Ты все эти двести миль…
– Летел сломя голову, чтобы все рассказать вам.
– А… король что?
– Король! – вскричал он с горечью. – Король – могущественный властелин, дедушка!
– Надолго ты ко мне теперь?
– Вы сами решите это.
– Если так, то я не скоро выпущу тебя из Торменара.
– Кто знает? – пробормотал Гастон задумчиво.
– Правда, король, твой отец…
– У меня нет больше отца, кроме вас, герцог.
– Боже! Разве король скончался?
– Успокойтесь, здоровье его величества отменное.
– Тогда твои слова для меня загадка, дитя мое, и я отказываюсь понять их.
– Я объясню, не беспокойтесь, но прежде чем приступить к объяснению, я желал бы видеть здесь достойного пастыря…
– Он в отсутствии, дитя мое, – перебил герцог, – уже месяц как отец Санчес уехал от меня, – вероятно, ты говоришь о нем?
– Разумеется, о нем, о вашем старом друге, единственном, который оставался верен нашему семейству.
– Увы! Отец Санчес уже с месяц в Мадриде, куда внезапно был призван делами величайшей важности, как по крайней мере сказал он мне перед отъездом из замка. Удивительно, что ты не видел его при дворе.
– И меня это удивляет, дедушка, – обычно по приезде в Мадрид он первым делом навещал меня. Вероятно, что нибудь помешало ему… Но так как отец Санчес в отсутствии, то я выскажу все только вам, дедушка.
– Говори, дитя, я слушаю.
– Прежде всего надо вам сказать, что в течение уже нескольких месяцев я замечал странную перемену в обращении короля со мной; его величество все еще был милостив ко мне, но не так сердечен, не так откровенен. Когда являлся во дворец, я замечал в нем что-то натянутое, неестественное, чего никогда прежде не бывало! Мало-помалу его обращение со мной превратилось в холодное, сухое и надменное, не раз мне даже возбранялся вход к королю, и я уезжал из дворца, так и не повидав его величества.
– О, это действительно странно! – пробормотал герцог, нахмурив брови.
– Это еще ничего, – продолжал молодой человек с горькой усмешкой, – мне суждено было вынести оскорбления и посильнее. Придворные, по свойственному им обычаю соображаясь с настроением духа короля, стали принимать в разговоре со мной тон, который мне очень не нравился, они шептались между собой или понижали голос при моем появлении; если бы смели, они просто повернулись бы ко мне спиной. Я молча страдал от этих глупых нападок, выжидая прямого оскорбления, за которое мог бы достойно отомстить. Прав ли я был?
– Прав, дитя мое, ты поступал как человек благородный и храбрый… Я предчувствую, как все это должно было кончиться.
– Напротив, дедушка, вы и подозревать не можете, – возразил Гастон с нервным смехом. – О! Моя месть была великолепна, даже блистательнее, чем я мог надеяться!
– Продолжай, дитя, я слушаю.
– В это время при дворе стали поговаривать о женитьбе короля. Смутные вначале, слухи становились все определеннее.
– О женитьбе короля? – вскричал герцог с прискорбным изумлением. – Так король женится?!
– Да, теперь об этом объявлено официально, его величество вступает в брак с принцессой, олицетворением совершенства, как говорят. Да нам-то какое дело!
– Это правда, – прошептал герцог, стиснув зубы, тогда как презрительная улыбка мелькнула на его побледневших губах, – продолжай, мой мальчик.
– Однажды утром, – заговорил опять Гастон, – ко мне явился королевский камердинер с извещением, что король требует меня к себе. Я немедленно сел на лошадь и отправился в Эскуриал. Его величество ждал меня в своей молельне, с бледным лицом и глазами, красными от слез или от бессонной ночи. Камердинера он отослал движением руки и знаком подозвал меня к себе. Я повиновался. Заметив, что я держу шляпу в руке, король сказал сухо: «Наденьте шляпу, вы испанский гранд». – «Если как гранд я имею право стоять перед королем в шляпе, то долг велит мне слушать отца с обнаженной и склоненной головой». – «Хорошо, сын мой».