Беринг
Шрифт:
1. КАК РОДИЛАСЬ ИДЕЯ
Идеи имеют свою историю, и история эта не менее драматична, чем история людей или народов.
В семнадцатом веке, через полтораста лет после открытия Америки, в учёных кругах Европы родилась идея, что Америку нужно открыть ещё раз.
Открыть не так, как её открыл Колумб — плывя с востока на запад, — а наоборот — плывя с запада на
К семнадцатому веку всё восточное побережье американского материка на громадном протяжении от Лабрадора до мыса Горн было уже хорошо известно европейцам. Но западное побережье Америки, примыкавшее к Тихому океану, оставалось почти неведомым.
И Америка представлялась европейцам длинным барьером, отделяющим Атлантический океан от Тихого. И очень узким барьером, потому что в тех местах, где европейцам удавалось пересечь американский материк, он действительно был очень узок.
Первым пересёк Америку испанец Бальбоа. В 1513 году Бальбоа прошёл с атлантического побережья до тихоокеанского. Но переход свой он совершил в Центральной Америке, на Панамском перешейке, в самом узком месте материка, где между двумя побережьями нет и ста километров. В 1520 году Америку пересёк испанский мореплаватель Магеллан, пройдя из Атлантического океана в Тихий проливом, который с тех пор называется Магеллановым. Но там, на крайнем юге, Америка тоже очень узка: длина извилистого Магелланова пролива со всеми его изгибами — несколько сот километров.
В первой половине шестнадцатого века испанцы завоевали Мексику и хорошо познакомились с ней. В районе Мексики американский материк шире, чем в Панаме, и всё же расстояние по прямой между портом Веракрус на атлантическом берегу и портом Акапулько на тихоокеанском — всего 460 километров. Когда, плывя по Тихому океану из Мексики на север, испанские мореплаватели достигли Калифорнии, они приняли её за остров — настолько сильно было их убеждение, что американский материк узок и не может так далеко простираться на запад. Это же упорное убеждение заставило английского мореплавателя Генри Гудзона, который в 1611 году обогнул с севера полуостров Лабрадор и открыл Гудзонов залив, принять этот залив Атлантического океана за Тихий океан. Он не мог себе представить, что между Гудзоновым заливом и Тихим океаном по самому короткому пути лежит ещё две с половиной тысячи километров суши.
Американский материк представлялся узкой полоской земли, от которой до Европы гораздо ближе, чем до Азии. В том, что от Америки до Азии чрезвычайно далеко, европейцы убеждались на опыте всякий раз, когда испанские, голландские, английские корабли, обогнув Америку с юга, пересекали Тихий океан, стремясь достигнуть берегов Китая, Индии, Индонезии. Чтобы от мыса Горн на юге Америки добраться до азиатского острова Ява, кораблю приходилось пройти почти половину земного круга. Между Америкой и Азией лежит вся ширь Тихого океана, самого большого из земных океанов, и, следовательно, о близости Америки и Азии не может быть и речи.
Однако во второй половине семнадцатого века все эти представления мало-помалу заколебались. В Северной Америке английские и французские колонисты, поселившиеся вначале на атлантическом побережье, проникали всё дальше на запад, в глубь материка, но сколько они ни шли, они видели перед собой только прерии, леса, горы — и ни малейшего признака моря. Да и испанцы, двигаясь вдоль тихоокеанского побережья с юга на север, давно уже выяснили, что Калифорния не остров, а часть того же американского материка. Получалось, что американский материк вовсе не так узок, как думали раньше. И главное, чем дальше к северу, тем оказывался он шире.
В это же примерно время учёные люди Западной Европы начали понимать, что и Азия, по-видимому, не такова, какой она представлялась раньше. До тех пор считалось, что Китай является самой восточной частью азиатского материка. Но во второй половине семнадцатого века в Европу стали проникать смутные сведения, что азиатский материк в северных областях простирается к востоку гораздо дальше Китая.
Сведения эти проникали из России.
Русские прошли всю Сибирь за одно столетие — между царствованием Ивана Грозного и царствованием Алексея Михайловича. Продвижение русских на восток в основном не было военным по своему характеру. В Сибири, в сущности, не с кем было воевать— она была пустынна. Те
Сведения об этих открытиях, не вполне ясные, просочились в Западную Европу, и европейским учёным конца семнадцатого века Тихий океан стал представляться иначе, чем раньше. Они начинали понимать, что он имеет форму грандиозной арки, свод которой состоит из двух материков, постепенно сближающихся на севере, — Азии и Америки. Существует ли между ними пролив? И если существует, широк ли он? Теперь уже некоторым казалось, что там, на севере, Азия и Америка не только сближаются, но даже сливаются воедино.
Вопрос этот вовсе не был только научным вопросом, напротив — сугубо практическим и волновал европейцев прежде всего своей практической, деловой стороной. Это был вопрос о кратчайшем пути в страны Тихого и Индийского океанов. В те времена, чтобы попасть в Тихий или в Индийский океан, европейским купцам и мореплавателям приходилось огибать либо южную оконечность Африки, либо южную оконечность Америки. Оба эти пути были очень длинны, так длинны, что съедали почти весь доход от торговли. Путь до Китая, до Индии укоротился бы втрое, вчетверо, если бы европейские корабли могли огибать Азию или Америку не с юга, а с севера. Но это возможно только в том случае, если между Азией и Америкой где-то на севере существует пролив. Если такого пролива нет, нет и надежды на короткий морской путь в Тихий океан.
Из европейских учёных этой проблемой больше всего интересовался Готфрид Вильгельм Лейбниц. То был самый великий учёный конца семнадцатого века, если не считать Ньютона. Занимался он математикой, правом, философией, физикой, астрономией, географией. У него была мировая слава, но не было средств к жизни, и, чтобы существовать, он служил библиотекарем при дворе ганноверского герцога.
В 1697 году русский царь Пётр Первый возвращался из Голландии в Москву, и путь его проходил через Ганновер. В Ганновере состоялась встреча царя с прославленным учёным. По-видимому, встреча эта была одинаково интересна и для того и для другого. Из бумаг, сохранившихся у Лейбница, видно, что Лейбниц убеждал царя составлять карты, производить астрономические наблюдения, изучать склонения магнитной стрелки и, наконец, главное — исследовать берега Северо-Восточной Азии, чтобы узнать, соединяется ли Азия с Америкой, или же они разделены проливом.
И Пётр дал Лейбницу твёрдое обещание выполнить всё, что он советует. Но выполнил не скоро.
Перед Петром стояло множество других неотложных задач. Вернувшись в Москву, он подавил стрелецкий мятеж. Потом началась так называемая Северная война — война со Швецией, занимавшая все помыслы Петра. У Петра не было ни времени, ни возможности заниматься исследованием Северо-Восточной Азии. Но об обещании, данном Лейбницу, он не забыл.
Не забыл и Лейбниц. В 1711 году, через два года после разгрома шведов под Полтавой, Лейбниц написал письмо в Петербург к Брюсу, приближённому сановнику Петра, в котором опрашивал, нет ли новых данных для разрешения спора о существовании пролива между Азией и Америкой. «Никто, — писал Лейбниц, — не может лучше царя разрешить миру это сомнение, и это будет славнее и даже важнее, чем всё, сделанное в своё время египетскими царями для исследования истоков Нила».