Берия. Судьба всесильного наркома

Соколов Борис Вадимович

Надо сказать, что, хотя цель Берии была достаточно подлой (не более подлой, чем у Хрущева, на двадцатом съезде; только в отличие от Никиты Сергеевича, крепко почистившего архивы от документов, уличавших его в причастности к репрессиям в Москве и на Украине; Лаврентий Павлович подобную операцию по Грузии проделать не успел. — /Б. С./) и она вскоре стала совершенно ясна мне, документы эти, пусть и специфически подобранные, не являлись фальшивыми. Поэтому як тому нравственному удару, который я пережил во время речи Хрущева на XX съезде, я был, наверное, больше готов, чем многие другие люди".

Интересное дело получается: если сталинские преступления разоблачает Хрущев — то это "нравственный удар", а если тем же самым занимается Берия, то это — всего лишь рекламная кампания, направленная на повышение популярности подлого шефа МВД!

Дочь

Сталина Светлана Аллилуева в книге "Двадцать писем к другу" утверждает, что во время последней болезни Сталина, когда врачи уже не сомневались в близком конце, "только один человек вел себя почти неприлично — это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, жестокость, хитрость, власть, власть… Он так старался, в этот ответственный момент, как бы не перехитрить, и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза, но, по-видимому, это было без сознания или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть "самым верным, самым преданным" — каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чем, к сожалению, слишком долго преуспевал…

В последние минуты, когда все уже кончалось, Берия вдруг заметил меня и распорядился: "Уведите Светлану!" На него посмотрели те, кто стоял вокруг, но никто и не подумал пошевелиться. А когда все было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: "Хрусталев! Машину!"

Это был великолепный современный тип лукавого царедворца, воплощенного восточного коварства, лести, лицемерия, опутавшего даже отца — которого вообще-то трудно было обмануть. Многое из того, что творила эта гидра, пало теперь пятном на имя отца, во многом они повинны вместе, а то, что во многом Лаврентий сумел хитро провести отца и посмеивался при этом в кулак, — для меня несомненно. И это понимали все "наверху"…

Сейчас все его гадкое нутро перло из него наружу, ему трудно было сдерживаться. Не я одна, — многие понимали, что это так. Но его дико боялись и знали, что в тот момент, когда умирает отец, ни у кого в России не было в руках большей власти и силы, чем у этого ужасного человека".

Берия имел основания радоваться внезапной смерти Сталина. В последние годы Иосиф Виссарионович явно готовил чистку в верхнем эшелоне власти, и следствие по "мингрельскому делу" было направлено в первую очередь против него. Наверное, Лаврентий Павлович не мог скрыть радости, что теперь-то, как ему казалось, уцелел и имеет все шансы умереть своей смертью.

С.И. Аллилуева свидетельствует, что на второй день после смерти Сталина, еще до похорон, на Кунцевской даче "по распоряжению Берия, созвали всю прислугу и охрану, весь штат обслуживавших дачу, и объявили им, что вещи должны быть немедленно вывезены отсюда (неизвестно куда), а все должны покинуть это помещение.

Спорить с Берия было никому невозможно. Совершенно растерянные, ничего не понимавшие люди собрали вещи, книги, посуду, мебель, грузили со слезами все на грузовики, — все куда-то увозилось, на какие-то склады… подобных складов у МГБ-КГБ было немало в свое время. Людей, прослуживших здесь по десять-пятнадцать лет не за страх, а за совесть, вышвыривали на улицу. Их разогнали всех, кого куда; многих офицеров из охраны послали в другие города. Двое застрелились в те же дни. Люди не понимали ничего… — в чем их вина? Почему на них так ополчились? Но в пределах сферы МГБ, сотрудниками которого они все состояли по должности (таков был, увы, порядок, одобренный самим отцом!), они должны были беспрекословно выполнять любое распоряжение начальства…

Потом, когда "пал" сам Берия, стали восстанавливать резиденцию. Свезли обратно вещи. Пригласили бывших комендантов, подавальщиц, — они помогли снова расставить все по своим местам и вернуть дому прежний вид. Готовились открыть здесь музей, наподобие ленинских Горок. Но затем последовал XX съезд партии, после которого, конечно, идея музея не могла прийти кому-либо в голову".

Получается, что едва ли не первой акцией Берии по возвращении в МВД стал вывоз мебели с "ближней дачи" Сталина и удаление оттуда охраны и обслуги. Цель этого Аллилуева видит в том, чтобы предотвратить создание

в Кунцево дома-музея Сталина. Вроде бы такое действие вписывается в начатую Берией борьбу со сталинским культом. Но ведь в это время тело Сталина уже бальзамировали, и "четверка" наследников решила поместить его в Мавзолей, рядом с Лениным. Неужели Берия так боялся будущего музея? Скорее здесь другое. Вещи вывозили с дачи, чтобы обеспечить сохранность, а потом поместить в музей, который еще не решили, где именно создавать. А что охрану и обслугу разогнали, так это дело обычное. У каждого из сталинских наследников была своя охрана и свои дачи. И, вероятно, ни один из них не собирался занимать Кунцевскую дачу. Кому охота было вспоминать, как дрожали перед вождем на Ближней даче. Точно так же и в дальнейшем, когда менялись генсеки, естественным образом менялся и личный состав их охраны. Вернее, прежняя охрана нового генсека, полагавшаяся ему еще как рядовому члену Политбюро, сменяла охрану его предшественника на высоком посту.

Свое свидетельство о поведении Берии в последние дни жизни и во время похорон Сталина оставил и сын вождя Василий. Светлана Аллилуева пишет о своем брате: "Василия тоже вызвали 2-го марта 1953 года. Он тоже сидел несколько часов в этом большом зале, полным народа, но он был, как обычно в последнее время, пьян, и скоро ушел. В служебном доме он еще пил, шумел, разносил врачей, кричал, что "отца убили", "убивают", — пока не уехал наконец к себе…

Он сидел на даче и пил. Ему не надо было много пить. Выпив глоток водки, он валился на диван и засыпал. В таком состоянии он находился все время. Смерть отца потрясла его. Он был в ужасе, — он был уверен, что отца "отравили", "убили"; он видел, что рушится мир, без которого ему существовать будет невозможно.

В дни похорон он был в ужасном состоянии и веял себя соответственно, — на всех бросался с упреками, обвинял правительство, врачей, всех, кого возможно, — что не так лечили, не так хоронили… Он утратил представление о реальном мире, о своем месте, — он ощущал себя наследным принцем…

Он совсем потерял голову. Апрель 1953 года он провел в ресторанах, пил с кем попало, сам не помнил, что говорил. Поносил все и вся. Его предупреждали, что это может кончиться плохо, он на все и на всех плевал, — он забыл, что времена не те и что он уже не та фигура… После попойки с какими-то иностранцами его арестовали 28 апреля 1953 года".

Справедливости ради замечу, что арест "наследного принца" был не личной инициативой Берии, а коллективным решением руководства. Наследников Сталина порядком раздражала пьяная болтовня сталинского отпрыска о том, что отца "залечили" или, хуже того, просто "убили". Главное же, им невыносимо было сознавать, что на свободе остается еще один претендент на наследство, пусть даже "кронпринцем" Василия считало лишь немногая часть населения (но в Грузии — значительно больше, чем по всей стране).

Мемуаров Василий Сталин, как известно, не написал. Но в многочисленных заявлениях из тюрьмы в высокие инстанции подробно изложил свой взгляд на драматические события весны 1953 года и то, что им предшествовало, также на роль в происходящем Лаврентия Павловича. В частности, в заявлении в Президиум ЦК КПСС пот 23 февраля 1955 года находившийся в заключении. Василий Сталин писал: "Из чего могло быть составлено мнение о клевете на правительство? Очевидно, из следующих высказываний:

а) Первый день похорон организован был плохо… Мое возмущение заключалось в ответах адъютанту Полянскому и Екатерине Тимошенко (жене Василия. — /Б. С./), которые надоедали своими рассказами о звонках и безобразиях, происходящих якобы при прощании с телом отца. Да, я возмущался вслух. Что это было? Оскорбления в адрес правительства? Нет (если отбросить Берия). Это была обида за тех, кто, не учтя всего, допустил не столько ужасов, сколько поводов для разговоров о них. Возмущался в адрес милиции и Берия, обеспечивавший порядок. Обидно было за Н.С. Хрущева (так как он был председателем комиссии) (хоть председатель комиссии Хрущев, но виноват все равно Берия! Правда, справедливости ради, надо заметить, что Лаврентий Павлович ко дню похорон всего несколько дней находился во главе объединенного МВД и вряд ли успел взять в руки бразды правления; в этом, возможно, была подлинная причина давки с большим числом жертв во время прощания народа с телом Сталина; новый начальник еще не мог отдать нужные распоряжения, а нижестоящие милицейские начальники боялись взять инициативу на себя. — /Б. С./)…