Берлинская ночь (сборник)
Шрифт:
Я кивнул без особой уверенности, что он прав, и попытался улыбнуться малышке из Союза немецких девушек, которую нашел Беккер. Она была необыкновенно красива, и я не знаю, что больше всего в ней привлекло Беккера – ее храбрость или ее грудь.
– Ну, комиссар, вам же известно, – сказал он, – что эти девчонки постоянно торчат у стендов еженедельника «Штюрмер» на улицах. Они любят пощекотать себе нервы, читая истории о том, как еврейские доктора лишают девственности своих загипнотизированных немецких пациенток. Взгляните на это дело с такой
Я тупо уставился на выкрашенный красной краской искусно сделанный стенд, который был изготовлен, вероятно, одним из читателей-поклонников газеты. На стенде крикливые лозунги: «Немецкие женщины! Евреи – это ваша гибель». Под стеклом три разворота текста. Уже то, что мы попросили девушку выступить в роли приманки, было само по себе плохо, а тут еще Беккер хотел, чтобы она забивала себе голову подобной ерундой.
– Наверное, вы правы, Беккер.
– Вы знаете, что я прав. Посмотрите на нее. Она все это уже читала. И готов поклясться, что ей это нравится.
– Как ее зовут?
– Ульрика.
Я подошел к стенду «Штюрмера», у которого стояла она, безмятежно что-то напевая.
– Ты знаешь, что тебе придется делать, Ульрика? – спросил я. Стоя рядом с ней, я смотрел не на нее, а на карикатуру Фипса, изображавшую еврея-урода, нос у него был величиной в овечью морду. Человек не может быть таким, подумал я.
– Да, комиссар, – звонко сказала она.
– Вокруг полно полицейских. Ты их не видишь, но они все наблюдают за тобой. Ты поняла? – Я увидел, как ее отражение на стекле кивнуло. – Ты очень храбрая девочка.
Услышав это, она снова запела, только немного громче, и я узнал песню «Гитлерюгенда»:
Наш флаг вьется перед нашими глазами,
Наш флаг означает, что настали годы единства,
Наш флаг ведет нас в вечность,
Наш флаг значит больше, чем наша жизнь.
Я вернулся к тому месту, где стоял Беккер, и сел в машину.
– Девочка что надо, правда, комиссар?
– Да, вы правы. Только держите свои лапы подальше от нее, слышите?
Беккер был сама невинность.
– Что вы, комиссар, неужели вы думаете, что я ее трону? – Он забрался на сиденье шофера и завел мотор.
– Если вас на самом деле интересует мое мнение, я думаю, вы способны трахнуть даже свою прабабушку. – Я оглянулся сначала через левое, а потом через правое свое плечо. – Где ваши люди?
– Вон там, на втором этаже, сержант Хингсен, а на улице еще парочка полицейских. Один приводит в порядок кладбище, оно начинается с угла улицы, а другой вон там моет окна. Если наш убийца появится, он от нас не ускользнет.
– А родителям девушки известно?
– Да.
– Отчаянные у нее родители, если дали на это свое согласие.
– А они его и не давали. Если говорить точнее, комиссар, Ульрика заявила
– Могу себе представить.
– И к тому же хорошая пловчиха, наша олимпийская надежда, как сказал ее учитель.
– Ну, будем надеяться, что, если она попадет в беду, пойдет дождь и она спасется вплавь.
Я услышал звонок в дверь и подошел к окну. Открыв его, высунулся наружу, чтобы посмотреть, кто звонит. Даже с высоты четвертого этажа я узнал рыжую голову Фогельмана.
– Очень красиво – торчать в окне, как какая-нибудь деревенская рыбачка, – скривилась Хильдегард.
– Как бы там ни было, но рыбку-то я поймал. Это Фогельман. И он пришел со своим дружком.
– Тогда лучше спуститься и открыть им дверь.
Я вышел на лестничную площадку, повернул рычаг, прикрепленный к цепи, открывающей дверь, и стал наблюдать, как двое мужчин поднимаются по лестнице. Никто из них не произнес ни слова.
Фогельман вошел в квартиру Хильдегард со скромным, как у владельца похоронного бюро, выражением лица, за что я поблагодарил Бога – значит, его рот, из которого обычно исходило зловоние, по крайней мере на какое-то время будет закрыт. Человек, пришедший с Фогельманом, был на голову ниже его, на вид лет тридцати пяти, волосы светлые, глаза голубые, всем своим обликом он напоминал профессора университета. Фогельман представил своего спутника как доктора Отто Рана и пообещал попозже рассказать о нем поподробнее. Затем громко вздохнул и покачал головой.
– Боюсь, мне не удастся найти вашу Эммелин, – возвестил он наконец. – Я опросил всех, кого можно было опросить, и осмотрел все, что можно было осмотреть. Никакого результата. Это меня очень расстроило. – Он помолчал и добавил: – Конечно, я понимаю, что мое огорчение – ничто по сравнению с вашим горем. И тем не менее я думал, что смогу найти по крайней мере, какой-нибудь ее след. Если бы у меня было хоть что-нибудь, хоть какая-нибудь зацепка, я бы считал, что имею право просить у вас позволения продолжить следствие. Но у меня нет никакой надежды, я боюсь, это будет бесполезной тратой вашего времени и денег.
Я медленно кивнул, выражая покорность судьбе.
– Спасибо вам за вашу искренность, господин Фогельман.
– По крайней мере, мы можем сказать, что испробовали все возможное, господин Штайнингер, – сказал Фогельман. – Я не преувеличиваю, когда говорю, что испробовал все обычные способы расследования. – Он замолчал, чтобы прочистить горло, и, извинившись, приложив платок ко рту. – Я не уверен, стоит ли предлагать вам это, господин и госпожа Штайнингер, и, пожалуйста, не считайте меня шутником, но когда обычные методы оказываются неэффективными, не будет никакого вреда, если мы обратимся к необычным.