Берлинская ночь (сборник)
Шрифт:
Людям, собирающимся отправиться в Восточную зону, я говорил: «Не делайте этого». Тому, кто бесповоротно решался ехать, советовал: "Не берите с собой наручные часы – иваны непременно их отнимут; не надевайте ничего, кроме старой одежды и поношенной обуви, – иваны любят качество; не возражайте и не дерзите – иванам ничего не стоит застрелить вас; если вам придется общаться с ними, говорите об американских фашистах и не читайте при них других газет, кроме «Тэглихе рундшау».
Чрезвычайно ценные советы, и было бы здорово, если бы я сам им следовал.
Иван в моем вагоне неожиданно вскочил и, нетвердо стоя на ногах, склонился надо мной.
– Вы выходите? – спросил я по-русски.
Он прищурил свои хмельные глаза и злобно уставился на мою газету, похоже намереваясь вырвать ее из моих рук.
Это был горец – огромный чеченец с миндалевидными карими глазами, квадратной нижней челюстью и широченной грудью колесом, один из тех Иванов, над которыми подшучивают, что они понятия не имеют о назначении туалета и кладут продукты в унитаз, принимая его за холодильник (некоторые из этих шуток были правдой).
– Ложь! – прорычал он, брызгая слюной и размахивая вырванной у меня из рук газетой. Поставив сапог на сиденье рядом со мной, он наклонился еще ближе. – Вранье, – понизив голос, повторил он. На меня пахнуло колбасой и пивом. Заметив, как меня передернуло, он самодовольно осклабился, обнажив неровные желтые зубы. Швырнув газету на пол, он протянул ко мне руку.
– Я хачу подарок, – с кавказским акцентом сказал он, а затем повторил фразу по-немецки.
Ухмыльнувшись как идиот, я понял: кто-то из нас двоих должен быть убит.
– Подарок, – повторил я. – Подарок?
Я медленно встал и, все еще ухмыляясь и кивая, спокойно засучил левый рукав. Теперь ухмылялся и иван, рассчитывая на хорошую вещицу. Я пожал плечами.
– У меня нет часов, – сказал я по-русски.
– А что есть?
– Ничего, – покачал я головой, приглашая обшарить мои карманы. – Ничего.
– Что у вас есть? – повторил он, повышая голос.
И мне вдруг вспомнилось, как бедный доктор Новак, жена которого – я теперь знал наверняка – действительно была задержана МВД [41] , безнадежно пытался припомнить, что может продать.
41
Так автор ошибочно называет Министерство государственной безопасности.
– Ничего, – повторил я.
Ухмылка исчезла с лица ивана, и он сплюнул на пол.
– Врешь! – прорычал он и ударил меня по руке. Я покачал головой и сказал, что не вру.
Он нацелился ударить меня вновь, но вместо этого схватил рукав моего пальто.
– Дарагая. – Он щупал ткань с видом знатока.
Я отрицательно покачал головой. Пальто было из черной кашемировой ткани, и мне не следовало надевать его, отправляясь в зону. Но теперь возражать было бесполезно: иван уже расстегивал свой ремень.
– Я хачу пальто, – сказал он, снимая свою латаную-перелатаную шинель. Затем, отступив в другой конец вагона, распахнул дверь и заявил, что или я сниму пальто, или он скинет меня с поезда.
Но я не сомневался, что сбросит он меня в любом случае. Теперь настала моя очередь сплюнуть.
– Ну нельзя, – сказал я на русском языке и продолжил по-немецки: – Ты хочешь это пальто? Ну иди, возьми его, тупая мерзкая свинья, ты, гадкая грязная деревенщина! Иди и сними его с меня, пьяный ублюдок!
Иван зло зарычал и схватил карабин с сиденья. Это была его первая ошибка, ведь после выстрела машинисту он не перезарядил оружие. Эта мысль пришла ему в голову позже, чем мне, и когда, он попытался передернуть затвор, я ударил его в пах носком башмака.
Карабин с грохотом упал на пол, а иван скрючился от боли, одной рукой схватившись за мошонку, а другой ударив меня в бедро так, что нога отнялась.
Как только он выпрямился, я размахнулся правой рукой, но он перехватил ее своей огромной лапой и вцепился мне в глотку. Я сильно ударил его головой в лицо, и он, отпустив мой кулак, непроизвольно прикрыл разбухший нос. Я снова размахнулся, но он, присев, схватил меня за лацканы пальто. Это была его вторая ошибка, но в краткое мгновение замешательства я этого не понимал. Вдруг он дико вскрикнул и отшатнулся от меня, вскинув руки – кончики растопыренных пальцев залила кровь, и я вспомнил о бритвенных лезвиях, как-то давно зашитых под лацканами как раз для такого случая.
Следующим ударом я повалил солдата на пол, и половина его туловища оказалась по ту сторону распахнутой двери вагона мчащегося на полной скорости поезда. Лежа на его брыкающихся ногах, я старался помешать ивану удержаться в вагоне. Его липкие от крови пальцы скользнули по моему лицу, а затем отчаянно сцепились у меня на шее. Он с силой сжал пальцы, и в горле у меня захлюпало, точно кипяток в кофеварке «Экспресс».
Несколько раз я резко ударил его в подбородок, а затем ребром ладони по шее. Его голова откинулась навстречу свистящему потоку ночного воздуха. Переводя дух, я вздохнул.
И вдруг Жуткий звук ударил мне в уши, точно перед лицом разорвалась граната. На секунду его пальцы, казалось, разжались. Я не сразу понял, что солдату снесло голову либо деревом, либо телеграфным столбом.
Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Я ввалился в вагон настолько обессиленный, что не смог сдержать приступа тошноты. Я согнулся пополам, и меня вывернуло на мертвое тело.
Через несколько минут, придя в себя, я сбросил с поезда труп, карабин и потянулся за вонючей шинелью ивана, но она оказалась подозрительно тяжелой. Обшарив карманы, я обнаружил сделанный в Чехословакии автоматический пистолет 38-го калибра, несколько наручных часов, по всей видимости краденых, и полупустую бутылку «Московской». Решив оставить себе пистолет и часы, я откупорил водку, протер горлышко и поднял бутылку к морозному ночному небу.
– Храни тебя Боже, – сказал я по-турецки и сделал изрядный глоток, затем, выбросив бутылку и шинель, закрыл дверь.
Когда на железнодорожной станции я покинул поезд, в воздухе кружили крупные хлопья снега, напоминая мне клочки корпии. Между станцией и дорогой намело невысокие сугробы-трамплины. Похолодало, и небо тяжело нависло над городом. Густой туман плыл вдоль запорошенных снегом улиц, словно сигарный дым над хорошо накрахмаленной скатертью. Поблизости одиноко мерцал уличный фонарь, около него я и столкнулся с британским солдатом, возвращавшимся, пошатываясь, домой с несколькими бутылками пива в каждой руке. Когда он взглянул на меня, смущенная пьяная усмешка на его лице сменилась настороженным выражением, и он испуганно выругался.