Берлинская ночь (сборник)
Шрифт:
Так и оказалось. И вот теперь, когда мы разговариваем, Мюллер в том самом месте, где и нужно: со своими американскими друзьями в Пуллахе. Старается быть им полезным: делится своими солидными знаниями структур советской разведки и методов секретной полиции. Хвастает о сети верных агентов, которые, как он думает, все еще действуют. Это была первая часть нашего плана – дезинформировать американцев.
– Очень умно, – сказал я с неподдельным восхищением, – а вторая?
Лицо Порошина приняло более философское выражение:
– Когда придет время, информация об этом станет достоянием общественности. Весь мир узнает: гестаповский Мюллер – орудие американской разведки. И теперь уже мы будем сидеть и наблюдать, как они корчатся от смущения. Это может случиться через десять или даже двадцать лет, при условии, что Мюллер все еще будет жив.
– А предположим, что мировая пресса вам не поверит?
– Доказательства будет не так уж сложно раздобыть. Американцы – мастера хранить документы. Только взгляните на их Архивный центр. А у нас есть толковые агенты. Им следует только дать указание, где и что искать, – и доказательства нам обеспечены.
– Вы, кажется, продумали все до мелочей.
– В большей степени, чем вы предполагаете. А теперь, когда я удовлетворил ваше любопытство, у меня есть один вопрос к вам, герр Гюнтер. Не могли бы вы на него ответить?
– Не представляю, что я могу вам сообщить, полковник. Игрок-то – вы, а не я. Мне отведена лишь скромная роль коня в вашем венском гамбите, помните?
– Тем не менее есть кое-что.
Я пожал плечами:
– Выкладывайте.
– Итак, – начал он, – если на мгновение вернуться к шахматной доске, то, естественно, надо чем-то жертвовать. Беккером, например. И вами, конечно. Но иногда сталкиваешься с непредвиденными потерями фигур.
– Вашей королевы?
На мгновение он нахмурился.
– Если хотите знать, Белински сказал мне, что это вы убили Тродл Браунштайнер. Он был настроен очень решительно, и моя личная заинтересованность в Тродл не имела для него особого значения. Это так, я знаю. Он убил бы ее без колебаний. Но вы... Один из моих людей в Берлине проверил данные о вас в Архивном центре США. Вы сказали правду – никогда не были членом партии. Подтвердилось и все остальное: ваш рапорт о переводе из СС, например. Вас же за это могли расстрелять. Видимо, вы сентиментальный глупец. Но убийца?.. Скажу вам прямо, герр Гюнтер: мой разум говорит, что вы не убивали ее, но я должен знать это твердо.
Он в упор уставился на меня своими бледно-голубыми глазами, но я не дрогнул и не отвел взгляда.
– Вы убили ее?
– Нет.
– Вы ее сбили?
– Машина была у Белински, а не у меня.
– Хотите сказать, что вы не участвовали в ее убийстве?
– Более того, я собирался ее предупредить.
Порошин кивнул:
– Да, у меня нет сомнений, вы говорите правду.
– Слава Богу.
– Вы правильно делаете, что благодарите его. Если бы я почувствовал ложь, не задумываясь, убил бы вас тоже.
– Тоже? – Я нахмурился. – А кто еще мертв? Белински?
– Да, погиб так, знаете, неудачно. Все из-за курения этой адской трубки. Вредная это привычка – курение. Вам надо бы бросить.
– Но каким образом?
– Это старый способ ЧК. Небольшое количество тетрила в мундштуке присоединяется к заряду, который находится в углублении трубки. Когда зажигается трубка, то загорается и запал. Очень просто, но и очень смертельно. Ему снесло голову. – Голос Порошина звучал почти равнодушно. – Понимаете? Интуиция подсказывала мне, что это не вы убили ее. Я просто хотел окончательно убедиться в этом.
– И теперь вы уверены?
– Уверен. Скажу больше: вы не только выйдете отсюда живым...
– А вы что, убили бы меня прямо здесь?
– Почему бы и нет? Вполне подходящее место, вы так не думаете?
– О да, весьма экзотическое. И что же вы собирались сделать? Перегрызть мне шею? Или заминировали один из гробов?
– Существует множество ядов, герр Гюнтер. – Он вытащил и показал на ладони маленький ножичек. – На лезвии тетродотоксин. Маленькая царапина – и бай-бай. – Он убрал нож в карман кителя и застенчиво пожал плечами. – Я собирался сказать вот что: советую вам сейчас отправиться в кафе «Моцарт», там вас кое-кто ждет.
Мой обескураженный взгляд, казалось, позабавил его.
– Не можете угадать? – спросил он радостно.
– Неужели моя жена? Вы вытащили ее из Берлина?
– Конечно, Она вряд ли смогла бы выбраться оттуда сама: Берлин окружен нашими танками.
– Кирстен сейчас ждет меня в кафе «Моцарт»? – недоверчиво переспросил я.
Он посмотрел на свои часы и кивнул:
– Уже пятнадцать минут. Вам лучше не испытывать судьбу. Столь привлекательная женщина – и одна в таком городе, как Вена? Надо быть осторожнее, такое уж трудное время.
– Вы полны сюрпризов, полковник, – сказал я ему. – Пять минут назад вы были готовы убить меня, а теперь говорите, что привезли мою жену из Берлина. С чего это подобное великодушие? Я не понимаю.
– Давайте считать это частью пустой выдумки коммунизма, вот и все. – Он щелкнул каблуками, как добрый пруссак. – До свидания, герр Гюнтер. Кто знает? Возможно, после этого берлинского дела мы вновь встретимся.
– Надеюсь, нет.
– Очень жаль. Человек ваших талантов... – Оборвав себя на полуслове, он повернулся и ушел.
Я вышел из императорской подземной часовни шагом легким, как у Лазаря. На Нойер-Маркт прибавилось людей, наблюдающих за странной террасой кафе без самого кафе. Тут я увидел наконец камеру и юпитеры и почти одновременно заметил Вилли Райхмана, маленького рыжеволосого директора киностудии «Зиверинг». Он говорил по-английски с человеком, держащим в руках мегафон. Это конечно же был тот английский фильм, о котором Вилли мне рассказывал. Тот, для которого требовались венские развалины. Фильм, в котором Лотте Хартман, по заслугам наградившей меня триппером, была дана роль.