Берлинская ночь (сборник)
Шрифт:
Я решительно покачал головой. Мое сердце билось так громко, что казалось, Небе слышит его удары. А вдруг он не доест до конца?
– Правда, я не могу ничего есть.
Небе с сожалением покачал головой и откусил еще кусок. У него вставные челюсти, подумал я, глядя на ровный ряд ослепительно белых зубов. Раньше зубы Небе не были такими безупречными.
– И кроме того, – небрежно заметил я, – берегу свою талию. После приезда в Вену я поправился на несколько килограммов.
– Я тоже, – сказал он. – Знаешь, тебе действительно нужно...
Он
Но раздался только щелчок ударника. Предохранитель не был снят.
Ноги Небе слабо дернулись. Одни глаз, дрогнув, закрылся, а другой остался широко раскрытым. Когда он в последний раз выдохнул, в его горле долго что-то булькало, и я почувствовал сильный запах миндаля. Наконец он замер, и его лицо стало приобретать синеватый оттенок. Я с отвращением выплюнул изо рта смертоносную капсулу, почти не испытывая к нему жалости: через несколько часов он мог стать свидетелем, как то же самое происходит со мной.
Я высвободил пистолет из мертвых рук Небе, кожа которых стала серой от цианоза, и, безуспешно обшарив его карманы в поисках ключа от моих наручников, встал. Голова, плечи, ребро, даже, казалось, пенис невыносимо болели, но я почувствовал себя гораздо лучше, когда в моей руке очутился «Вальтер-П-38». Я установил курок на полуавтоматический режим, что сделал и Небе перед тем, как войти в мою камеру, снял с предохранителя, что он позабыл сделать, и осторожно вышел из своей темницы.
Я прошел по сырому проходу и, поднявшись по лестнице, очутился в помещении для выжимания сока из винограда и ферментации, где умерла Вероника. Оно освещалось одной лампочкой у входной двери, и я направился к ней, стараясь не глядеть на пресс для винограда. Стоило мне его увидеть – и я непременно загнал бы Мюллера в чан и содрал с него баварскую шкуру. Если бы мое тело не болело так сильно, я бы рискнул напасть на стражу, возможно, ворвался в дом и попытался захватить его или даже скорее – пристрелить. Клянусь, я бы это сделал. Но теперь мне не оставалось ничего другого, как спасать свою жизнь.
Включив свет, я открыл входную дверь. На мне не было куртки, и я поежился. Ночь стояла холодная. Я прокрался вдоль деревьев, где латыш пытался убить меня, и спрятался в кустах.
Виноградник заливал свет горелок. Несколько человек двигали высокие тележки вверх и вниз по склону вдоль рядов лоз, пока не находили место, где необходимо было поставить горелку. С того места, где я прятался, их длинное пламя напоминало гигантских светляков, медленно плывущих по воздуху. Похоже, мне придется искать другую дорогу, чтобы выбраться из поместья Небе.
Я вернулся к дому и осторожно прошел вдоль стены, миновав кухню и приблизившись к палисаднику. Во всех окнах первого этажа света не было. Только в верхнем этаже светилось одно окно, и свет из него падал на лужайку, образуя большой яркий квадрат, напоминавший бассейн. Я задержался возле угла дома и втянул воздух. Кто-то стоял на крыльце и курил сигарету.
Прождав, как мне показалось, целую вечность, я услышал удаляющиеся шаги по гравию и, быстро заглянув за угол, увидел, как по дорожке, ведущей к открытым воротам, у которых мотором к дороге стоял большой серый «БМВ», неуклюже идет Райнис, фигуру которого нельзя было ни с кем спутать.
Я вышел на лужайку перед домом, держась подальше от пятна света, падавшего из окна, и стал красться вслед за ним, пока он не дошел до машины. Латыш открыл багажник и принялся в нем рыться, похоже, что-то искал. К тому времени, когда он закрыл его, между нами оставалось меньше пяти метров. Он повернулся и окаменел, увидев «вальтер», направленный на его бесформенную голову.
– Вставь ключ зажигания в замок, – мягко сказал я.
Когда до латыша дошло, что я собираюсь удрать, его лицо приобрело еще более уродливый вид.
– Как тебе удалось выбраться? – усмехнулся он.
– В слоеном пироге был запрятан ключ, – сказал я и показал пистолетом на ключи от машины в его руке. – Ключ от машины, – повторил я. – Давай-ка вставляй его, и без глупостей.
Он сделал шаг назад и открыл дверцу со стороны сиденья шофера. Затем наклонился, и я услышал позвякивание ключей, вставляемых в прорезь. Выпрямившись, он с нарочитой небрежностью поставил ногу на подножку машины и, облокотившись на крышу, улыбнулся. Его улыбающийся рот напомнил мне ржавый кран.
– Хочешь, чтобы я ее помыл перед твоим отъездом?
– Не сейчас, Франкенштейн. Я хочу, чтобы ты дал мне ключи от этого. – Я показал ему мои руки, все еще закованные в наручники.
– Ключи от чего?
– Ключи от наручников.
Он пожал плечами, продолжая улыбаться.
– У меня нет ключей от наручников. Не веришь, обыскивай меня, сам убедишься.
Услышав его речь, я слегка поморщился. Райнис был не только латышом, но, по-видимому, еще и слегка придурковатым парнем и не имел никакого понятия о немецкой грамматике. Он, наверное, думал, что союз – это цыганка, гадающая по трем картам на углу.
– И все-таки ключи у тебя, Райнис. Это ведь ты надел на меня наручники, разве не помнишь? Я видел, как ты положил их в карман своего жилета.
Он молчал. Мне ужасно захотелось пристрелить его.
– Послушай, ты, латышский придурок! Если я говорю «прыгай», тебе не надо искать на земле скакалку. Это пистолет, а не расческа, черт возьми! – Я сделал шаг вперед и прорычал сквозь стиснутые зубы: – Если не найдешь их, я проделаю в твоей роже такую дыру, к которой точно не подойдет ни один ключ.