Берлинская ночь (сборник)
Шрифт:
Плита пресса опустилась вровень с краями чана, и Вероника исчезла из виду, ей осталось жить несколько минут, пока пресс пройдет те два или три метра, отделявшие его от дна чана.
– Мы не знали почему, черт вас всех раздери.
Мюллер говорил очень медленно и спокойно, словно был хирургом:
– Мы должны быть уверены, господин Гюнтер. Разрешите мне повторить вопрос...
– Говорю же, я не знаю...
– Почему, по вашему мнению, нам было необходимо убить Линдена?
Я в отчаянии замотал головой.
– Скажите мне правду, только и всего. Что вы знаете? Вы несправедливы по
Пронзительное завывание машины стало громче. Оно напомнило мне звук поднимающегося лифта в здании, где располагалось мое старое сыскное агентство в Берлине. Вот где мне нужно было сидеть и заниматься своим делом.
– Господин Гюнтер, – в голосе Мюллера появились настойчивые нотки, – ради спасения этой бедной девочки, я прошу вас.
– Ради Бога...
Он посмотрел на головореза у приборного щита и качнул своей аккуратно подстриженной головой.
– Я не могу вам ничего сказать! – заорал я.
Пресс задрожал, натолкнувшись на живую преграду. На короткое мгновение механическое завывание стало выше на пару октав, пока гидравлическая машина преодолевала сопротивление встретившегося на ее пути препятствия, потом стало прежним, когда пресс закончил свое ужасное путешествие, и угасло после очередного кивка Мюллера.
– Не можете сказать или не хотите, господин Гюнтер?
– Ублюдок, – сказал я, почувствовав неожиданную слабость от отвращения, – грязный, жестокий ублюдок.
– Она ничего не почувствовала, – сказал он с нарочитым безразличием. – Мы накачали ее наркотиками, чего мы не сделаем для вас, когда повторим этот маленький спектакль через, скажем... – он посмотрел на свои наручные часы, – двенадцать часов. До этого у вас есть время подумать. – Он заглянул в чан. – Конечно, я не могу обещать, что мы сразу вас прикончим, как эту девушку. Может быть, мне захочется придавить вас два или три раза, перед тем как отправить на удобрение. Как виноград. Если же вы скажете мне все, что я хочу знать, обещаю вам более безболезненную смерть. Яд вас расстроит меньше, как вы думаете?
Я почувствовал, как искривились мои губы. Мюллер неодобрительно сморщился в ответ на мои ругательства и покачал головой.
– Райнис, – сказал он. – Можете ударить господина Гюнтера еще раз перед тем, как отправить в камеру.
Глава 36
Вернувшись назад в подвал, я помассировал ребро над печенью, которое латыш, служивший Небе, выбрал в качестве мишени для своего ошеломляюще болезненного удара. В то же самое время я пытался набросить покров забвения на то, что произошло с Вероникой, но мне это плохо удавалось.
Мне приходилось встречать людей, которых пытали русские во время войны. Я помню, как они говорили, что самое ужасное во всей этой ситуации – неизвестность: умрешь ли ты, сможешь ли вынести боль. Это была истинная правда. Один из них рассказывал мне, как можно немного ослабить боль. Если глубоко дышать и при этом делать глотательные движения, возникает головокружение, которое оказывает некоторый обезболивающий эффект. Единственная загвоздка в том, что после этого у моего друга стали случаться приступы гипервентиляции, которые в конце концов безвременно свели его в могилу.
Я ругал себя за свой эгоизм. Невинная девушка, уже и так настрадавшаяся от нацистов, погибла из-за того, что была связана со мной. Правда, внутренний голос твердил: она сама обратилась ко мне за помощью, эти изверги могли пытать и убить ее даже в том случае, если бы я вообще не был замешан в этом деле. Но мне не хотелось оправдывать себя. Мог ли я рассказать Мюллеру что-нибудь еще по поводу подозрений американцев в связи со смертью Линдена? И что я скажу ему, когда придет мой черед? Опять эгоизм. Но я не мог не видеть змеиных глаз своего себялюбия. Я не хотел умирать. И, что более важно, я не хотел умирать, стоя на коленях и умоляя помиловать меня, как итальянский герой войны.
Говорят, угроза физических страданий очень обостряет ум. Вне всякого сомнения, Мюллер это знал. Думая о яде, который он обещал мне дать, если будет удовлетворен моей информацией, я вспомнил нечто существенное. Вывернув кисти рук в наручниках, я ухитрился добраться до кармана своих брюк и, оторвав мизинцем подкладку, вытащил два шарика, которые на всякий случай прихватил в кабинете Хайма.
Я понятия не имел, зачем взял их. Наверное, из чистого любопытства. А может быть, мое подсознание подсказало, что и мне когда-нибудь понадобится средство, помогающее безболезненно уйти. Я долго, словно зачарованный, смотрел на крошечные капсулы цианида, испытывая странное чувство облегчения. Потом я спрятал одну из них в отворот брюк, а другую решил хранить у себя во рту – ту, которая, вне всякого сомнения, убьет меня. Я подумал об иронии судьбы – ее особенно подчеркивала ситуация, в которой я очутился, вспомнив, что именно благодаря Артуру Небе эти смертоносные капсулы попали в руки высших чинов СС, а не к секретным агентам, для кого они, в сущности, и создавались, от них же, – ко мне. Капсула, которая лежала сейчас у меня на ладони, вполне вероятно, предназначалась самому Артуру Небе. Вот, оказывается, каким размышлениям, как ни парадоксально, предается человек в свои последние часы.
Я сунул капсулу в рот и осторожно зажал ее между коренными зубами. Хватит ли у меня мужества раздавить ее, когда придет время? Я пододвинул капсулу языком к краю зубов, а потом задвинул ее в самый угол рта. Потрогав пальцами кожу на щеке, я почувствовал капсулу. А вдруг они ее заметят? Камеру освещала единственная голая лампочка, которая свешивалась с деревянной балки, держась, как мне показалось, на паутинке. И все-таки я не мог избавиться от мысли, что капсула, лежавшая у меня во рту, была очень хорошо заметна.
Услышав, что в замке поворачивается ключ, я понял: скоро я это узнаю.
В дверь вошел латыш, держа в одной руке свой огромный кольт, в другой – маленький поднос.
– Отойди от двери, – грубо приказал он.
– Что это? – спросил я, на заду отползая к стене. – Еда? Вы бы лучше сообщили администрации отеля, что мне больше всего хочется курить.
– Скажи спасибо и за это, – прорычал он, осторожно опустился на корточки и поставил поднос на пыльный пол. На подносе стоял кофейник и лежал большой кусок слоеного пирога. – Кофе только что сварен. Пирог домашнего приготовления.