Берлинская ночь (сборник)

Керр Филипп

– Кто – они? И что они ищут?

Веки у него дрогнули, и сигарета выпала изо рта. Я накрыл его поплотнее одеялом и погасил сигарету, полагая, что он докурит ее позже, когда придет в сознание.

Дыхание у Мучмана замедлилось, и утром Мендельсон сказал, что, скорее всего, он впадает в кому. Мне ничего не оставалось, как только лежать на животе и, глядя на Мучмана, ждать. Я думал об Инге, но больше о себе. В Дахау с покойниками не церемонились – сожгут в крематории, и дело с концом. Но, наблюдая, как желтуха уносит Курта Мучмана, разрушая печень и селезенку, я размышлял

о Германии, о том, как коричневая зараза постепенно расползается по ней. Только здесь, в Дахау, я смог оценить масштабы бедствия, которое настигло мою родину, и так же, как Мучман, она не могла рассчитывать на морфий, когда боль станет совсем невыносимой.

* * *

В Дахау было несколько ребятишек, чьи матери отбывали здесь наказание. Некоторые родились здесь и не знали другой жизни. Они бегали по территории лагеря, и охрана их не трогала. Кое-кто из эсэсовцев даже привязался к этим детям, позволяя ходить, где им вздумается, за исключением больницы. Хотя, конечно, непослушных наказывали.

Однажды Мендельсону пришлось скрывать у себя малыша со сломанной ногой – он играл в лагерном карьере и упал с большой высоты. Мендельсон наложил ему шину и спрятал под койкой. Но на третий день за ним явились эсэсовцы, и малыш так испугался, что проглотил язык и задохнулся.

Когда мать пришла в больницу проведать ребенка и узнала обо всем, Мендельсон, естественно, стал ее успокаивать, внешне сохраняя спокойствие, но после ее ухода я слышал, как он тихо плакал.

* * *

– Эй, ты спишь?

Я вздрогнул, услышав голос снизу. Не то чтобы я спал, но, задумавшись, как-то отвлекся. И теперь упрекал себя за то, что не заметил, как Мучман пришел в сознание, и в результате потерял драгоценное время. Я осторожно спустился вниз и встал на колени перед его койкой, поскольку сидеть еще не мог. Лицо его от боли исказила гримаса, и он схватил меня за руку.

– Я вспомнил.

– Да? – Я уже приготовился выслушать его исповедь. – И что же ты вспомнил?

– Где я видел твое лицо.

Сердце у меня бешено забилось, но я постарался сохранить безразличие. Если он учует, что я работал в полиции, мне можно проститься с надеждой выйти отсюда когда-нибудь. Человек, побывавший в тюрьме, никогда не станет союзником полицейскому. Да останься мы вдвоем на необитаемом острове, он и тогда плюнул бы мне в лицо.

– Так где же это было? – Я вставил ему в рот недокуренную сигарету.

– Ты был штатным детективом, – прокаркал он, – в отеле «Адлон». Я однажды заглянул туда по одному делу. – Он был явно доволен собой. – Ну как, я не ошибаюсь?

– У тебя хорошая память. – Я помог ему прикурить. – Это было довольно давно.

Мучман нахмурился.

– Ты не беспокойся, я никому не скажу. А все-таки ты служил в полиции?

– Ты сказал, что у тебя было какое-то дело в «Адлоне».

– Я вскрывал сейфы.

– Не помню, чтобы в этом отеле когда-нибудь грабили сейф, по крайней мере, пока я там работал.

– Это потому, что я ничего не взял, – с гордостью заявил он. – Конечно, сейф открыл, но там ничего стоящего не было. Абсолютно ничего.

– Так я тебе и поверил! «Адлон» набит богатыми, а у них всегда при себе разные драгоценности. Так не бывает, чтобы сейф в «Адлоне» – и ничего интересного.

– Ты прав. – На лице у него появилось что-то вроде румянца. – Просто мне не повезло. Дело в том, что там были такие вещи, которые я никогда бы не сумел продать. А какой тогда смысл брать? Только хлопоты лишние, когда придется избавляться.

– Что ж, верю, и такое, наверное, случается.

– Не хочу хвастать. Но в моем деле лучше меня никого не было. Я мог вскрыть любой замок. Бьюсь об заклад, ты думаешь, что я богач.

– Может быть, и богач. Но что толку, если сидишь в концлагере?

– Да я потому и должен скрываться, что слишком богат. Я, кажется, говорил об этом.

– Вроде бы говорил. – Я немного помолчал, а потом спросил: – Что ты там ухватил, что сразу разбогател? Деньги? Драгоценности?

Он издал короткий смешок, похожий на воронье карканье.

– Кое-что получше, – сказал он. – Власть.

– Что это значит? Власть в какой форме?

– В форме документов. Знаешь, есть немало людей, готовых отдать любые деньги, лишь бы завладеть бумагами, которые ко мне попали.

– А что это за бумаги?

Мучману надо было отдышаться.

– Точно не знаю. Там какие-то имена, адреса, цифры. Такой, как ты, в этом бы разобрался.

– Но ты ведь с собой-то их сюда не приволок?!

– Конечно, я же не идиот, – пробормотал он, тяжело дыша. – Бумаги, в отличие от меня, на воле, в безопасном месте.

Я вытащил у него изо рта потухшую сигарету и дал ему остаток своей.

– Жалко... – он почти задыхался, – если эти документы так и пропадут. Ты так добр... ко мне. Я хочу тебе... Ты их пустишь в ход, хорошо? Когда выйдешь... на свободу... станешь богачом. – Я наклонился, чтобы расслышать, что он говорит. – Найди их... носом...

Веки его дрогнули. Я схватил Мучмана за плечи и встряхнул, чтобы привести в чувство, вернуть к жизни.

Несколько минут я стоял, склонившись над ним, чувствуя, как в моей душе – в той части души, в которой что-то человеческое еще оставалось, – набухает отчаяние. Мучман был сильным человеком и к тому же моложе меня. Я уже сильно похудел, страдал от стригущего лишая, зубы у меня расшатались окончательно... Я был на грани физического и нервного истощения.

Человек Гейдриха, старший охранник СС Бюргер, руководил столярной мастерской, и я подумал: а не пойти ли мне сейчас к нему? Ведь я могу назвать пароль, который откроет для меня двери этого ада. Интересно, что сделает Гейдрих, когда узнает, что я так и не смог выяснить, где находятся документы фон Грайса? Отправит меня обратно в лагерь? Прикажет казнить? А если не подавать никаких признаков жизни, может быть, он решит, что меня постигла неудача, но все-таки выпустит на свободу? Хотя, если исходить из моих впечатлений о Гейдрихе и из того, что я о нем слышал, вряд ли он это сделает... Быть уже на пороге свободы и потерять ее – кому по силам такое вынести?