Берлинская тетрадь
Шрифт:
– Все-таки сколько именно? - спросил Хеттль.
– Это величайший государственный секрет! - ответил Эйхман. Потом он добавил: - Для тебя, как для историка, я сделаю исключение. Тем более что я не уверен, вернусь ли теперь в Берлин.
– Так сколько же? - снова спросил Хеттль.
Эйхман сказал, что он недавно составлял отчет для Гиммлера, который хотел знать точно, какое число евреев он убил. По подсчетам Эйхмана выходило, что четыре миллиона евреев было убито в лагерях и еще два миллиона умерщвлено другими путями.
– И Гиммлер узнал об этом? - спросил Хеттль.
– Да. Но остался недоволен докладом. По его мнению, число убитых евреев должно было превышать шесть миллионов.
И Эйхман
Сам Эйхман, рассказывая все это, выглядел мрачным и удрученным. Хеттлю показалось - даже в состоянии душевной неуравновешенности. Гестаповец не мог понять, что Же больше печалило Эйхмана: такое же, как у Гиммлера, недовольство цифрой в шесть миллионов убитых или же страх перед возможной карой за преступления?
Что делал начальник отдела Б-4 после этой встречи с Хеттлем неизвестно, как и то, вернулся ли он в Берлин. О нем больше не было слышно в дни разгрома гитлеровского рейха. Эйхман скрылся, избежав скамьи подсудимых на Нюрнбергском процессе. Версия о его самоубийстве, державшаяся много лет, возможно, была создана самими нацистами. Она облегчала кровавому палачу жизнь в тайне подполья, под чужим именем, с чужим загримированным лицом.
И вот только пятнадцать лет спустя, в мае 1960 года, стало известно об аресте Эйхмана. Известие это мгновенно облетело все страны. Только тогда просочились в печать новые факты, свидетельствующие о том, что в мае сорок пятого Эйхман нырнул в подполье по совету Кальтенбруннера, с которым был связан многими годами службы, того самого Кальтенбруннера, который был повешен по приговору Международного трибунала.
Пять лет Эйхман скрывался в глухом уголке Северо-Западной Германии, в Люнебургской пустоши, конечно, не без помощи властей Федеративной Республики Германии или уж во всяком случае при попустительстве ее полиции.
Затем Эйхман счел для себя более безопасным обосноваться в Аргентине, вместе с другими гестаповцами и военными преступниками, которые в разные годы причаливали к берегам Южной Америки в одиночку и группами, а в 1945 году даже на подводной лодке, принадлежавшей тем, кто хотел сохранить эти "кадры" нацистских головорезов.
Эйхман в последние годы скрывался на окраине Буэнос-Айреса под именем сеньора Рикардо Клемента. Однажды к нему постучались двое: сотрудник гитлеровской разведки австриец д-р Лангер и голландский журналист А. Сассен, в прошлом эсэсовец. Свои откровенные беседы с Эйхманом они записали на магнитофон. Подлинность этих записей проверена и не вызывает сомнений. Да и сам Эйхман впоследствии не отрицал существования такой стенограммы.
Своим единомышленникам, гитлеровским журналистам, он сделал ряд чудовищных признаний. Вот некоторые из них: "...Это было в Берлине, в моем кабинете на Курфюрстенштрассе. Война близилась к концу. Все было проиграно. Я вызвал, кажется, всех моих офицеров (это были последние дни моего управления) и, прощаясь с ними, торжественно сказал: "Если уж так должно быть, я охотно и о радостью сойду в могилу, сознавая, что вместе со мной сошли туда же пять миллионов врагов рейха".
Помню, что произнес я эти слова очень твердо, так как я был очень счастлив. Если уж и придется мне сдохнуть, как собаке, то хоть не одному.
Я должен сказать вам совершенно откровенно, что если бы из 10,3 миллиона евреев было убито 10,3 миллиона, то я был бы счастлив и тогда мог бы сказать: "Хорошо, что мы уничтожили врага". Но судьба захотела, чтобы большая часть этих евреев осталась жить. Я утешаю себя словами: "Так было угодно судьбе и провидению..."
На вопрос, говорил ли Эйхман о том, что для победы в войне следовало бы поставить к стенке полмиллиона
"Моим последним подарком жене, - вспоминает там же. Эйхман, - был портфель, наполненный крупой, и полмешка муки. Потом я дал ей ампулы с ядом. Я сказал: "Если придут русские - надкусите ампулу, а если американцы и англичане - не смейте делать этого". Когда пришли американцы, моя жена взяла эти ампулы и бросила их в озеро Альт-Аусзее". "...Кажется, это был один из первых дней мая 1945 года. После обеда я поехал в Лозерханг. Там были летние виллы. В такой вот элегантной вилле и жил начальник полиции безопасности и службы безопасности Эрнст Кальтенбруннер. Его адъютант, мой давнишний коллега штурмбанфюрер Шейдлер, принял меня и доложил о моем прибытии; я вошел в одну из комнат, за столом сидел Кальтенбруннер. На нем был китель фельдмаршала рейха, лыжные брюки, великолепные лыжные брюки...
Кальтенбруннер повернулся ко мне и спросил: "Итак, что ты теперь собираешься делать?" Я сказал, что пойду в горы. Он заметил, что это было бы на руку и рейхсфюреру Гиммлеру, тогда он мог бы иначе говорить с Эйзенхауэром, который знает, что если уж Эйхман в горах... то он не сдастся, ведь он сдаться не может. Вот так и были улажены мои служебные дела, я стал вроде как бы руководителем партизанской войны. Распрощался я с Кальтенбруннером официально, без особых эмоций. С его стороны их тоже не было. Я оставил его за столом, на котором был разложен пасьянс..."
Итак, Эйхман с бандой своих подчиненных, которых он сам именует "разным сбродом", ушел в горы, но никакой партизанской войны они там не вели, просто спасали свои шкуры.
Эйхман рассказывает: ...Эрнст Калътенбруннер прислал ординарца, который передал такой приказ: "Рейхсфюрер приказывает в англичан и американцев не стрелять".
...На следующий день ко мне обратился Бургер: "Мы тут посоветовались вот о чем: вас разыскивают как военного преступника, а нас не разыскивают. Следовательно, если бы вы скрылись и назначили другого командира, вы оказали бы своим коллегам большую услугу, поскольку в англичан и американцев нам и так стрелять нельзя, а русские сюда не придут, ведь это сфера влияния американцев".
Так Эйхман объясняет, как он очутился в лагере Обердахштеттен, но уже не под своей фамилией, а как унтер-штурмфюрер Экман. Там он и оставался вплоть до начала января 1946 года. Затем, почувствовав опасность, Эйхман стал готовиться к побегу из этого лагеря. Бывшие гитлеровские офицеры и эсэсовцы, догадывавшиеся, кто скрывается под личиной Экмана, помогли ему в этом. "...Полагаю, что я могу опустить то, каким образом я бежал, вспоминает Эйхман, - и перейти к лету 1947 года.
В это время я очутился в лесах, в округе Целле, где мне показали целую кипу газет, которые занимались моей особой. "Об убийце Эйхмане", "Где прячется убийца?", "Кто такой Эйхман?"... Я стал осторожным, когда прочитал фамилию Экман... прочитал буквально, что этот пресловутый Экман... сбежал из лагеря... хорошо замаскированный, ему только известными тропами, и должен якобы пробраться к великому муфтию. (Амин эль Хусейн - великий муфтий в Иерусалиме. Ставленник германских фашистов.) ...Тогда я подумал, вспоминает Эйхман: - "Да, я смылся как раз вовремя"{3}.