Берлинские похороны
Шрифт:
— Хороший вопрос, — сказал Хэллам. — Это важная штука. Дело в том, что два вещества из последней группы — парафион и малафион — действуют, подавляя производство фермента, который называется холинестераза. Это и убивает насекомое. Громадное преимущество парафиона и малафиона перед ДДТ состоит в том, что до настоящего времени насекомые не смогли выработать противоядия против них, как они это сделали с ДДТ. — Он отпил глоток кофе.
— И это важно?
— Очень важно, — сказал Хэллам. — Исследования Семицы с первого взгляда не очень впечатляют, но сельское хозяйство является
— Так вы для этого меня позвали? — спросил я.
— Ни в коей мере, дорогой мой. Вы сами подняли этот вопрос. — Он с хрустом разгрыз сахар.
Я кивнул. Хэллам продолжал:
— Я хотел обсудить с вами чисто политический вопрос. — Он обернул резиновым жгутом папку Семицы, подошел к шкафу и осторожно положил ее на место. — Полковник Сток. Вот о ком я хотел бы с вами поговорить. — Он громко чихнул и постучал длинным мундштуком по столу. — Вы не дадите мне еще одну французскую сигарету? Они довольно-таки... — Он подыскивал слово. — ...экзотические.
— Смотрите не привыкайте к ним, — сказал я. — Когда эта пачка кончится, вам придется их самому покупать.
Хэллам улыбнулся и прикурил сигарету.
— Сток, — сказал я.
— Ах, да, — сказал Хэллам. — Мы весьма интересуемся Стоком.
Бабуся Доулиш, подумал я. Интересно услышать это от Хэллама.
Хэллам поднял на меня глаза и вскинул костлявый палец.
— "Война есть продолжение политики"... Вы помните, что говорит нам Клаузевиц?
— Да, — сказал я. — Надо мне побеседовать с этим Клаузевицем. Что это он одно и то же все долдонит!
— Ну, ну, — сказал Хэллам, погрозив мне пальцем. Он взял со стола листок бумаги, быстро прочитал его. — Вам необходимо знать, насколько чекистам типа Стока нравится, что страна находится под полным контролем партии. И еще, не ожидается ли в течение ближайших пяти лет возвращения армии ее прежнего элитарного положения. Как вы знаете, их влияние постоянно меняется. — Хэллам потер свои прямые ладони.
— Так называемая любовь-ненависть, — заметил я.
— Очень красиво сказано, — сказал Хэллам. — Видите ли, наши политические аналитики очень любят такой тип информации. Они говорят, что, когда армия чувствует уверенность, можно ожидать перерастания холодной войны в горячую. А когда партия крепко сидит в седле, следует снижение напряженности. — Хэллам потрогал пальцами голову, словно пытался согнать муху. — Там, внизу, любят такие вещи. Он, очевидно, считал их чудаками.
— Значит, вы не верите, что Сток убежит на Запад, — сказал я.
Хэллам задрал подбородок и бросил на меня изучающий взгляд.
— Вы, конечно, все уже обдумали. Слава Богу, не полный идиот. — Он потер пальцем нос. — Так почему же вы меня принимаете за идиота? — Он переложил папки на столе. — Сток интересная фигура, настоящий большевик старого закала. Он вместе с Антоновым-Овсеенко штурмовал в 17-м Зимний дворец, вы, надеюсь, понимаете, что это означает в России.
— Это означает, что он — одноразовый герой, — сказал я.
— Это
Глава 17
Конь может угрожать одновременно двум далеко отстоящим друг от друга фигурам. (Это называют «вилкой».) Если одна из фигур, попавшаяся на «вилку», король, потеря второй неизбежна.
Лондон, суббота, 12 октября
Я сдал свой пропуск дежурному министерства внутренних дел и ступил на тротуар Уайтхолла, холодный солнечный свет заливал серые камни Кенотафа. На Хосгардз-авеню и вдоль набережной Темзы стояло множество пустых туристских автобусов.
Королевские конные гвардейцы сидели молча, прижимая свои сабли и мечтая о лоске и сексе. Голубей на Трафальгарской площади окутывал сизый дымок выхлопных газов.
Заметив взмах моей руки, ко мне устремилось такси.
— "Хенекиз" на Портобелло-роуд, — сказал я.
— Портобелло-роуд? — переспросил таксист. — Это куда битники ездят?
— Вроде бы, — сказал я. Водитель опустил флажок «свободно» и быстро нырнул в поток машин. Мужчина в «мини» заорал на моего водителя: «Ты, тупой ублюдок!», я кивнул ему в знак согласия.
«Хенекиз» — это такой громадный сарай, который невозможно загадить, разлив несколько стаканов горького пива; кашемир, замша, соломенные шляпки, кожа, натуральная и искусственная, толкотня, гул голосов и самовлюбленные позы. Я купил двойное виски «Тичерс» и начал пробираться сквозь толпу.
Девица с наимоднейшей прической и научно-фантастическими грудями вытащила из большой соломенной сумки копенгагенский чайник.
— ...сказала ему, что ты старый грабитель... — говорила она длиннобородому мужчине в полотняном приталенном пиджаке. Тот отвечал:
— Академическое образование — это последнее прибежище бесталанного человека.
Девица положила чайник в сумку, поморгала своими большими карими глазами и прощебетала:
— Ты бы лучше сказал этому старому идиоту... — Она перевязала пояс своего кожаного пальто и вынула из кармана мужчины пачку «Вудбайнс». — Я задушу его, — продолжала она. — Он самый... — Она описала этого человека в самых непристойных терминах. Бородатый мужчина в это время поднес ко рту большую стеклянную кружку крепкого портера и любовно изучал свое отражение.
Я потихоньку пил свое виски и поглядывал на дверь. Сам нигде не было видно. За моей спиной бородатый разглагольствовал:
— Когда я курю его, я чувствую себя Геркулесом, Ясоном, Одиссеем, Галахадом, Сирано, д'Артаньяном и Тарзаном, у которого в кармане чек на крупную сумму. — Кареглазая девица рассмеялась и постучала по своей сумке, убеждаясь, что чайник на месте. Бородатый повернулся ко мне и спросил: — Вы Саманту Стил ждете?
— Может, и жду, — ответил я.
— Да-а, — протянул он, изучая внимательно мое лицо и одежду. — Он сказал, что вы выглядите солидно.