Берлинский дневник (Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента)
Шрифт:
Кале, 16 августа
Клопы были. За завтраком все почесывались и жаловались, что не могли уснуть. Можно проспать всю ночь под бомбежки, но не под натиском клогшв и блох. Мы торопливо завтракаем и в восемь тридцать выезжаем в Булонь.
Булонь, 16 августа
'o До чего же здорово немцы замаскировали свои временные аэродромы! От Кале до Булони мы проехали по крайней мере мимо трех. Они устроили их не на пастбищах, как я ожидал, а на пшеничных полях. В поле стоят копны, а между ними оставлены узкие дорожки через все поле для взлета и посадки самолетов. Каждый самолет спрятан в укрытии, сделанном из веревочной сетки, а поверх нее привязаны снопы пшеницы. Как и в Генте, задняя стенка укрытия и две боковые защищены мешками с песком. На одном
Наши офицеры и чиновники очень внимательно следили за тем, чтобы мы не общались с возвращавшимися с задания пилотами. Но вчера и сегодня утром я говорил с несколькими моряками и армейскими офицерами, несущими службу на береговых батареях, и меня удивила их уверенность, что через несколько недель война закончится. Один морской капитан, командир большого орудия в Кап-Блон-Не (это на полпути от Кале до Кап-Гри-Не), отвел меня сегодня утром в свой блиндаж, вырытый в склоне холма, чтобы показать, как он его оборудовал. Там было очень уютно. Между стенами он подвесил гамак и поставил столик, который был завален немецкими книжками и журналами. Капитан был родом из пригорода Гамбурга, очень интеллигентный молодой человек с соломенного цвета аккуратно подстриженными волосами. Я его еще накануне заприметил.
– У вас здесь неплохое местечко, - сказал я, - только...
– Что - только? - засмеялся он.
– Ну, я знаю Нормандию зимой, с конца октября по апрель здесь чертовски холодно, каждый день дождь. Сейчас-то ваш блиндаж отличный, капитан, но зимой здесь будет не так уютно.
Он взглянул на меня с явным удивлением.
– А я вовсе и не собираюсь проводить здесь зиму, - продолжил он уже совершенно серьезным тоном. - Война-то закончится задолго до нее. Вы, наверное, пошутили, да?
– Нет, я не шутил, - ответил я, слегка оторопев от его железной уверенности. - Вы имеете в виду, что, без всякого сомнения, вторжение и захват Англии завершатся к Рождеству, капитан?
– В это Рождество я буду со своей семьей, - ответил он.
Второй завтрак у нас в Булони, отличная еда, бутылка великолепного "Шато Марго" 1929 года. После ланча наша группа опять отправляется грабить магазины на свои марки. В парфюмерном магазине я коротко побеседовал с очаровательной французской продавщицей, но только после того, как убедил ее своим акцентом, что я американец. Она говорит, немцы смели в городе все шелковые чулки, все нижнее белье, мыло, духи, кофе, чай, шоколад, табак и коньяк. Но больше всего ее волнует еда. "Как запастись продуктами, чтобы пережить эту зиму?" - спрашивает она. Около четырех дня выезжаем в Брюссель, проехав немного в глубь страны через Сен-Омер, Лилль, Турне.
Брюссель, 16 августа
Сегодня мы видели на двух полях по дороге нечто напоминающее под камуфляжем баржи и понтоны, нагруженные танками и артиллерией. Но для вторжения в Англию этого явно недостаточно. Тем не менее сопровождавшие нас офицеры заостряли на них наше внимание и намекали, что есть еще многое, чего мы не видели. Может быть. Но я человек недоверчивый. Мне кажется, немцы хотят, чтобы мы рассказали всем страшную историю о неизбежном вторжении в Британию.
Позднее, 2 часа ночи. Сейчас надо спать, а немецкие зенитки обстреливают британские бомбардировщики. Грохот начался вскоре после полуночи. Не слышу и не ощущаю разрыва бомб. Подозреваю, что англичане целятся в аэропорт.
Брюссель, 17 августа
Досадно, что мы возвращаемся в Берлин не сегодня. Ощущаю депрессию в этих оккупированных городах. К тому же немцы не разрешают мне вести передачи отсюда.
Пошел навестить мадам X., бельгийку русского происхождения, с которой знаком уже двенадцать лет. Она только что прошла через ужасные испытания, но по ее разговору никогда об этом не догадаешься. Она очаровательна, жизнерадостна и прекрасна, как всегда. Когда немцы подходили к Брюсселю, она с двумя маленькими детьми уехала из города на своей машине. Где-то под Дюнкерком оказалась между союзной и германской армиями. Нашла прибежище в сельском доме и несколько дней провела в кошмаре непрерывных обстрелов и бомбежек. К счастью, еды в доме было достаточно, так что они не голодали. Дети, по ее словам, вели себя прекрасно. Когда все закончилось, с легкостью говорит она, в сарае нашлось достаточно бензина, чтобы вернуться в Брюссель. Банки закрылись, денег у нее не было, но немцы, конфисковавшие машину, заплатили ей несколько тысяч франков наличными, и она смогла купить продукты.
Она говорит, что больше всего волновалась за своего мужа Пьера, но и с ним все оказалось лучше, чем можно было ожидать. Несмотря на то что он был ветераном мировой войны и депутатом парламента, Пьер в первый же день войны записался добровольцем и ушел воевать. Она ничего о нем не слышала до прошлой недели, когда пришла весть о том, что он в плену.
– Он жив, - тихо проговорила она. - Мне повезло... Мы оба запросто могли погибнуть. Но мы живы. И дети тоже. Я оказалась удачливой.
Она слышала, что Пьера отправили работать на картофельную ферму под Гамбургом.
– Но ведь Гитлер месяц назад объявил, что отпускает всех пленных бельгийцев, - сказал я.
– Надо быть терпеливым, - ответила она. - Он жив, он на ферме, он не голодает. Я могу подождать.
В моих беседах с бельгийцами и французами в течение последних нескольких дней меня ободряет то, что и те и другие связывают свои последние, отчаянные надежды с готовностью англичан держаться до конца. Потому что теперь они понимают: если победит Гитлер, им уготована судьба порабощенного народа. Несмотря на суровую тюремную кару, назначенную нацистами всем тем, кто слушает зарубежные радиостанции, приемники у всех настроены на Лондон, хотя вместе с новостями, которые они получают с Би-би-си, их надежды тают и улетучиваются. Все они взволнованно спрашивали меня: "Продержатся ли англичане? Есть ли у них шанс? Поможет ли Америка?" То обстоятельство, что все газеты на оккупированной территории вынуждены печатать германскую пропаганду, часто погружает их в депрессию, ведь Геббельс ежедневно пичкает их самой фантастической ложью.
На Ла-Манше немцы не дали нам поговорить с немецкими пилотами, а сегодня мы с Бойером, посиживая от нечего делать на террасе кафе, разговорились с молодым офицером германских ВВС.
Он рассказывает, что летает на "мессершмитте", который вчера и позавчера участвовал в массированной атаке на Лондон (это те самолеты, что мы видели летящими из Кале в сторону Лондона). Он не похож на хвастливого юнца, каких я встречал среди немецких пилотов.
Он спокойно заявляет: "Знаете, это дело двух недель - покончить с королевскими ВВС. Через две недели у англичан не останется самолетов. Поначалу, дней десять назад, они доставляли нам много хлопот. Но на этой неделе их сопротивление все слабее и слабее. Например, вчера я практически не видел в воздухе английских истребителей. Может, в целом штук десять, которые мы быстро сбили. Большинство из нас долетели до наших целей и вернулись без всяких помех. Англичанам конец, джентльмены. Я уже строю планы поехать в Южную Америку и заняться авиационным бизнесом. Это была приятная война".
Мы расспрашиваем его об английских самолетах.
"Спитфайры" так же хороши, как и наши "мессершмитты", - говорит он, "харрикейны" не очень, а "дефайенты" ужасны".
Он поднимается и объясняет, что должен навестить в госпитале товарища, который был ранен вчера и доставлен сюда на операцию. Мы с Диком Бойером поражены и подавлены. Дик только что приехал сюда и не очень хорошо знает немецкий.
"Я напишу статью о том, что он рассказывал, - говорит Дик и замечает: Кажется, обговорил искренне".