Берлинское кольцо
Шрифт:
Нам не повезло. Звонки работали исправно, двери растворялись гостеприимно, на пороге появлялись тихие добрые старички и старушки, но они ничего не могли сказать о событии, произошедшем в осеннюю ночь 1943 года. Выстрела и крика никто не слышал. Раздавались выстрелы, конечно, даже днем. Однажды эсэсовцы искали пленного француза, искали с собаками. Шумели и стреляли, носились по всему лесу. Не нашли. А вот выстрел ночной не запомнился. И трупа не видели, хотя многие жители обшарили всю округу, собирая желуди для кофе.
Значит, не сюда направился Исламбек, покинув машину. Но куда? Или вообще не углублялся в лес, а подождал на шоссе, когда подойдет другая машина, специально для него посланная, сел в нее и укатил в неизвестном направлении.
Утомленные и разочарованные, мы добрели до перекрестка. Более оживленного,
Мы имели право на небольшой отдых и поэтому смело направились в гаштетт. Наша машина пристроилась в хвосте претенциозно черного «форда», бесстыдно сверкающего зеркальной эмалью у самого крыльца. Если бы можно было, он наверняка влез бы и на крыльцо, но мешали высокие и довольно ветхие ступени. Нетрудно было догадаться, что хозяин в гаштетте и что он не из социалистического сектора Берлина — на «форде» стоял знак американской зоны.
В почти пустом баре, обставленном на старинный манер длинными дубовыми столами и стульями с высокими спинками, сидело человек пять-шесть посетителей и у самого входа, за отдельной высокой стойкой и на очень высокой скамье — американский офицер. Молодой, лощеный, в сверкающих, как и его «форд», штиблетах. Он читал не немецкую газету и курил. Перед ним стояла стопка с коньяком и бокал еще нетронутого пива. На обладателя «форда» никто не обращал внимания — подобные посещения иностранцев даже в офицерской форме — не редкость. Говорят, что в социалистическом секторе коньяк и водка дешевле, и американцы приезжают сюда с намерением запастись поднимающими жизненный тонус средствами. А возможно, есть и другие причины. Мы подумали именно о других причинах.
На нас обратили внимание все, включая и щеголеватого офицера из Западного Берлина. Впрочем, это не имело значения, главное, нас заметила хозяйка, а ее внимание гарантировало быстрое появление на столе пива и бутербродов: что еще нужно скромному путешественнику!
Пока фрау Кнехель, как называли хозяйку посетители, наполняла бокалы отличнейшим «редебергером», издали светившимся чистым червонным золотом, мы рассматривали гаштетт с любопытством туристов и взыскательностью гурманов. Здесь все должно было отвечать изысканному вкусу завсегдатаев пивных баров, знающих толк не только в напитках, но и в способах их поглощения. Старина! Со всех сторон должна глядеть на человека старина: старинная картина, старинный буфет, старинная утварь. Всякий уважающий себя владелец бара обязан иметь на стойке или за стойкой тяжелые, надтреснутые, потертые временем и руками пивные кружки. Никто не требует высоких степеней исполнения от авторов картины или фаянсового штофа, но все должно источать аромат старины. И этому требованию вполне отвечает бар фрау Кнехель.
Кстати, хозяйка тоже стара и тоже тускло выцвечена временем. На ней все от прошлого: и просторное платье, отделанное кружевом, и чепчик на седых волосах, и передник с оборочкой. Спокойный взгляд фрау Кнехель тоже выработан давней традицией: глаза ее, кажется, ничего не видят, но все примечают, и в любую минуту она может ответить, сколько вами выпито и сколько с вас причитается, если даже вы будете пить и есть целый день.
Сюда, определенно, должен был зайти Исламбек в тот вечер. Где еще можно найти приют в ненастную ночь. Удобное место для первого привала в пути и первой встречи с «неизвестным». Был же какой-то неизвестный, если не для Саида, то для нас, во всяком случае. Вот на этой резной, грубовато сколоченной вешалке он пристроил мокрую шинель, фуражку с черепом и перекрещенными костями на тулье. Сел за стол и попросил у фрау Кнехель чашку черного кофе (тогда это был суррогат из желудей) и кружку пива (не «редебергера», конечно). Или просто «мушель салат»…
— Да, да, он попросил кофе. Горячего кофе, — это уже не наше предположение, а слова старого больного Фельске, мужа хозяйки бара. Он лежит на потертой тахте, лежит не первый год — у него почти не действуют ноги, — сосет давно потухшую трубку — фрау Фельске, она же Кнехель, не разрешает мужу курить, врачи не советуют, — сосет трубку, довольствуясь ароматом табака, и вспоминает зимнюю ночь сорок четвертого года. — Самого горячего кофе. А вы представляете себе, что такое горячий кофе ночью, когда каждый брикет торфа на учете. Это же война! Но унтерштурмфюрер был не простым посетителем, а нашим будущим постояльцем. Я уже говорил вам, что появлению господина Исламбека предшествовал визит капитана из управления СС. Он не назвал свою фамилию, не счел нужным, да и зачем было представляться какому-то Фельске, главное, важное лицо и оно приказывает. Из чего я заключил, будто капитан очень важное лицо? Он приехал на «мерседесе», а во время войны на «мерседесах» раскатывали только важные лица. Ну, и потом форма. Еще какая форма! Когда всю жизнь проторчишь за пивной стойкой, научишься разбираться в людях. В общем, я сразу понял, какова птица. Потом деньги. Он дал мне сто марок и предупредил, что они у него не последние. Впрочем, если бы даже господин гауптштурмфюрер не протянул мне тогда сто марок, я все равно не отказал бы ему в любезности. Шла война, заметьте, и хозяином в Германии был не Фельске. Так вот, господин в форме гауптштурмфюрера, уплатив деньги, снял у меня комнату с пансионом. Представляете себе, важное лицо снимает квартиру в пивном баре! На моей глупой физиономии изобразилось такое удивление — Фельске никогда не умели ничего скрывать, — что капитан поднял руку и успокоил меня: «Жить будет мой подчиненный». И показал фотографию какого-то молодого человека — не немца, не поляка и даже не итальянца, с которыми мне приходилось встречаться прежде. Я думаю, это был турок. Или я ошибаюсь? — Фельске посмотрел на нас, требуя подтверждения. — Нет. Ну, хорошо, что-то близкое к этому. Молодой человек был снят в форме СС со знаками различия лейтенанта. Уж тут я не ошибся, за мой век в гаштетте побывала не одна сотня офицеров.
— Унтерштурмфюрер приедет с вами? — спросил я у капитана.
— Нет, один.
— Могу ли я надеяться на свою память?
— Он покажет документы. Его фамилия — Исламбек. Вы думаете, Фельске запомнил эту мудреную фамилию? Как бы не так! Он просто записал ее в книжечку рядом с именами своих кредиторов, конечно, после отъезда капитана. Я не думаю, что он одобрил бы мою хитрость, ведь эти господа из СС не любят, когда ими интересуются и их имена сохраняют в черепной коробке. К тому же гауптштурмфюрер, прощаясь, предупредил меня:
— Слушайте, Фельске, вы, наверное, хотите дожить до конца войны, и не только дожить, но и сохранить свой гаштетт?
Я все понял, капитан мог не продолжать, но он не понадеялся на мою сообразительность и добавил:
— Вы меня не видели и ни о чем со мной не говорили…
Конечно, я ничего не видел, мне хотелось получить вторую сотню марок. Откровенно говоря, я уже чувствовал ее в руках. Боже, как я ошибся. О марках ли надо было думать!
Фельске замолчал и умоляюще глянул на жену, которая стояла в дверях со сложенными на груди руками.
— Я подымлю, Матильда?
— Тебе нельзя, Томас! — холодно и непреклонно отрезала фрау Фельске, она же по отцу Кнехель.
— Да, мне нельзя, — пояснил уже нам хозяин. — Матильда знает, что табак вреден. Но он так необходим иногда…
Мы молча присоединились к просьбе Фельске и выразили, как и он, со всей откровенностью свое желание на наших физиономиях.
— Ну, хорошо, — уступила мужу фрау Матильда. — Только одну щепотку. Нет, нет, я сама набью трубку.
И фрау Матильда, оставив свой пост у двери, прошла в комнату, открыла буфет, пошарила в нем, извлекла из тайника коробку с табаком и отделила нужную, по ее мнению, порцию. Фельске наблюдал за этой церемонией с лихорадочным блеском в глазах. Когда трубка была, наконец, набита, он принял ее благоговейно от фрау Матильды и поднес ко рту.
Закуривать не торопился, хотел, видимо, отдалить счастливый момент. Так, держа трубку на весу, заговорил оживленно:
— Да, о марках не пришлось и думать, хотя вначале все шло прекрасно: деньги лежали в спальне Матильды, а турок не появлялся. Он мог вообще не появиться — война, сами понимаете, молодых гонят на фронт, тридцатилетнему унтерштурмфюреру, как я определил его возраст по фотографии, самое время маршировать с винтовкой. Ты согласна со мной, Матильда?
Фрау Фельске, она же Кнехель, ничего не ответила, только кивнула, подтверждая слова мужа.