Берта

Глава 1

Лето. Утро. Я вбегаю в спальню к родителям. На мне белая хлопковая рубашка, из-под которой смешно торчат голые босые ноги. С радостью распахнув свои обьятия я прыгаю в теплые руки, в большую кровать, от которой пахнет добром и летним зноем. Запах добра – это запах родительской кровати в далеком детстве, запах свежеиспеченного бисквита, запах отцовой щеки и маленького кусочка лавандового мыла. Запах самых счастливых моментов в моей жизни. Их было много и все они пережиты мной в детстве и ранней юности.

В родительской комнате шторы закрыты неплотно. В окно пробивается солнечный луч. Если посмотреть на него сбоку,

видно, как кружится пыль в радостном танце. Я совершенно счастлива. Прыгаю к маменьке с папенькой на кровать, меня обнимают такие родные теплые руки. Ощущение тепла, любви, надежности и бесконечного счастья – я пронесу с собой в воспоминаниях о родном доме, всю жизнь. А сейчас мне лет пять, и мой смех заливает эту уютную опочивальню. В отличие от других помещений в доме, тут расписаны стены. На фисташковом фоне виднеются бледно-серые розы. Темные бархатные шторы с кисточками обрамляют окно. Резная ореховая мебель – шкаф в углу, пара комодов, трельяж и массивное кресло, в котором я любила сидеть вечерами, свернувшись калачиком.

В остальных комнатах дома привычно кафельные стены. Братья мои, как и я, как и наемная прислуга, спим по – привычному в шкафах.

Меня зовут Берта, я младшая и единственная дочь в семье. Родилась в 1880 году в Восточной Пруссии. Последыш, как про меня иногда говорят отцовы работники. Братья Карл и Генрих, уже совсем взрослые, уехали из дома на учебу. Мой отец настоящий Гроссбауер – зажиточный, крепкий, хозяин, сумевший воспользоваться преимуществами земельной реформы и разбогатевший на своих молочных фермах и собственной сыроварне. Он не был крупным землевладельцем, поэтому выращивал гольштейнских коров. Сыры моего отца, славились по всей округе

В отличие от простых крестьянских домов, наш дом считается очень богатым, а хозяйство зажиточным. Вход в дом начинается с настоящей веранды. У нас нет земляных полов, т.к. мы не держим скотину в комнате с очагом. Комната с очагом – это обязательная часть каждого прусского дома. Большой очаг необходим для приготовления колбас, сосисок и мяса. Копчености подвешиваются крюком под потолок, от насекомых и мышей. Простые крестьяне держат в этой комнате скотину зимой, тут же в шкафах спят. В нашем же доме, пол застелен деревом, скотина сюда сроду не допускалась, а на балках под потолком никогда не переводится запас мясных вкусностей.

Все в моем окружении относились ко мне с нежностью и лаской. Никогда я не слышала в свою сторону ни одного гневного оклика, с улыбкой на устах, мать моя прощала все мои детские шалости.

Помню, как вечером встречала отца. Прыгала к нему на коленки, прижималась всем телом и нежно гладила ладошкой его щеку. На щеке уже начинала пробиваться щетина, мне было смешно и щекотно. Высокий, грузный, с громким голосом, отец казался мне великаном из волшебной сказки, а я была его маленькой принцессой. В свои обьятия я вкладывала всю любовь, всю нежность к этому большому человеку, рассказывая о том, как скучала без него весь день и чем себя занимала.

Помню тепло и любовь матери. Ощущение защищенности и стабильности, радости от каждого прожитого дня.

За беззаботным детством пришло отрочество.

Родители наняли учителей на дом, и на ежедневные занятия уходила теперь вся первая половина дня. Вставала я рано утром, помогала матери печь темный хлеб в Bauerbrot – специальных деревянных формах, для выпечки. Потом училась, после учебы шила, готовила или помогала по дому.

Вечерами, если мама не была занята, она учила меня русскому языку или женским ремеслам: вышиванию, шитью, прядению.

Иногда оставалось время и на прогулки с подружками из домов зажиточных крестьян, наших работников и на любимое занятие –

чтение.

По воскресеньям все собирались в протестантской церкви на службу. Редко, когда допускалось службу пропустить, для этого надо было заболеть или уехать на ярмарку с отцом.

Уроки русского с мамой были обязательны, как и занятия с учителями. Дело в том, что мама была русская и в далекой России жила сестра моей бабушки.

Бабушка, рожденная в семье русского помещика, вышла замуж за поляка и уехала в Польшу, где и родилась моя мама. А мама познакомилась с моим отцом – немцем и уехала жить с ним в Восточную Пруссию. Вот так и получилось, что русская Мария превратилась в немецкую Марту. В далекой, незнакомой стране осталась сестра моей бабушки. Бабушка давно умерла уже, а сестра жила, писала маменьке письма. Письма из далекой страны приходили редко, но с завидным постоянством. Из этих писем мы узнавали уклад простой русской жизни, получали сведения об урожае в тот или иной год и о погоде в морозные долгие Русские зимы. Стопка писем из далекой глухой Вятской губернии хранились у маменьки в комоде и долгими вечерами, калачиком свернувшись в любимом кресле, я слушала, как мама их перечитывает негромким голосом. Я слушала и представляла неизвестную страну, темные глухие леса, обилие грибов и ягод. Большие красивые мельницы на окраине деревень, русских красавиц в нарядных сарафанах.

Я часто мечтала и задумывалась: а какая судьба ждет меня? Встречу ли я , когда вырасту, свою любовь? Будет ли мой брак также крепок, как брак родителей?

Детские и отроческие годы запомнились путешествиями. Папа брал меня с собой всегда на все крупные ярмарки в округе. Больше всего я любила ежегодный праздник осени. Как только заканчивалось лето, и был собран весь урожай, перед первыми холодами в каждом крупном городе устраивалась не только ярмарка, а ярмарка с гуляниями. Строились подмостки для приезжих театральных трупп. Ставились качели и карусели на забаву детворе, натягивались цирковые шатры. Простая ярмарка преображалась, превращаясь в центр развлечений, куда стремились семьи со всей округи. Мы с семьей много путешествовали. На карете, по булыжным мостовым мы объездили всю Восточную Пруссию. Пару раз заезжали даже на Север. Округ Гумбиннен, весь округ Кенигсберг, Кельн, Ганноверская большая ярмарка – мне было что вспомнить.

Отец приезжал на каждую ярмарку с большими повозками сыров, колбас, сосисок. Наши сыры славились на всю Восточную Пруссию, и проблем со сбытом не было. Я уже упоминала, что наша семья не была бедной. Отец – юнкер, смог воспользоваться всеми благами аграрной реформы. Ставку он сделал не на земледелие, а на производство молочных продуктов и сыров. Т.к у коров регулярно рождались бычки, был открыт небольшой колбасный цех. С развитием промышленности и науки на фермах появились новые приспособления, облегчающие труд. Отец был увлечен новинками техники и постоянно что-то тестировал. Так, однажды на ферме появились первые доильные установки.

Постоянно усовершенствовались маслобойки, прогресс не стоял на месте.

Мой отец был примером образцового немецкого помещика – хваткий, умный, твердо стоящий на ногах и всегда стремившийся вперед, к развитию своего дела.

В наших землях практически не было бедняков. Редко какой крестьянский дом был накрыт соломой. Аккуратные домики из обожженного кирпича и ровной черепичной крышей – радовали глаз своей безупречностью. Мельницы стояли и Прусские и на Голландский манер. Дороги в округе вымащивались булыжником. В каждом небольшом хозяйстве царили чистота и порядок. Куда бы я ни пошла, на кузню или коптильню, каждый раз встречала опрятно и красиво одетых людей, всегда занятых важным делом.