Бертран из Лангедока
Шрифт:
А Бертран, расширив свои владения, вполне утихомирился, стал сыт, ленив и спокоен и перестал тревожить соседей. Домна Айнермада все хворала и недужила. Дети подрастали. Бертран уже присматривал подходящего мужа для дочери.
Благословенная осень простерла золотые персты над зеленой землей Лимузена, и особенная по-осеннему горьковатая тишина разлилась среди холмов.
В такой-то ясный день явился к Бертрану его давний друг и сосед Гильем де Гурдон. Бертран был занят важным делом: лежал у себя в опочивальне, а пять толстых жизнерадостных щенков тыкались
Бертран же, проведав, кто именно к нему пожаловал, тотчас вскочил, щенков с себя стряхнул, навстречу гостю устремился, на ходу оплеухи прислуге раздавая – зачем так нерасторопны, глупые холопы, зачем так постыдно оплошали!
Гильем Бертрану неучтивость сразу простил – тот извинялся столь бурно, валил вину на болванов-слуг столь рьяно, что любое сердце бы растаяло.
Сперва детские годы вспоминали, помянули добром аббата Рожьера. Перебрали за беседой всех общих знакомцев и родичей. Совместно выпили.
Похвалили погоду и урожай. О нынешнем осеннем замирении с полным одобрением высказались.
И проговорил как бы между прочим эн Гильем:
– Весьма хорошо, эн Бертран, постановлено королем Генрихом, чтобы все владетели и шателены сгоняли с земель своих брабантцев, наваррцев и прочих бандитов, воюющих за деньги, ибо суть они головорезы без стыда и совести…
Бертран насторожился. Был бы охотничьим псом – застыл бы с приподнятой передней лапой, готовый броситься туда, откуда послышался шорох.
Ибо явственно потянуло вдруг зловонным серным душком Хауберта-Кольчужки.
– Какое отношение все это имеет ко мне, друг мой Гильем? – осведомился Бертран.
– Прямое. – Теперь Гильем де Гурдон смотрел на Бертрана в упор. – Ведь это вы приманили сюда чертову свору наемной сволочи.
…Шуршащая в темноте солома, ломкий, еще детский, голос Итье: «А как вы будете избавляться от этого Хауберта-Кольчужки, отец?» Давняя тревога, давнее беспокойство… «Избавлюсь, коли надобность приспеет», – так, кажется, ответил тогда беспечный Бертран своему предусмотрительному сыну.
Вот и приспела надобность, Бертран, – избавляйся…
– Не понимаю, – повторил Бертран. – К чему все эти разговоры? На моих землях, насколько мне известно, эн Гильем, никаких брабантцев нет и в помине.
Гильем устало вздохнул. Конечно, он предвидел, что разговор примет именно такой оборот. Поэтому заранее приготовился Бертрана измором брать.
Разве не было постановлено более десяти лет назад, что ни один барон или вассал не потерпит нигде в своих владениях злонамеренных брабантцев? Разве не введены Папой самые строгие церковные наказания для тех шателенов, которые отказываются выступить с оружием в руках против наемнических банд?
И так далее…
Бертран слушает с показным участием. Пальцы задумчиво потирают подбородок, между бровей – складка.
– Да, да, – молвил наконец Бертран, дождавшись паузы. – Так что же, дружище, вы не можете избавиться от своих брабантцев и ищете моей помощи?
– От ВАШИХ брабантцев, мессен, – ледяным тоном возразил Гильем, ничуть не удивленный беззастенчивостью Бертрана де Борна.
– От моих? – искренне удивился Бертран.
И широко развел руками, точно желая показать, что никаких брабантцев в рукавах у него не прячется.
Гильем поднялся на ноги.
– Эн Бертран, я прошу вашей помощи и взываю к вашей чести, – произнес он подчеркнуто холодно. – На моей земле осел большой отряд наемников – сейчас не время разбираться, кто привел их в эти края и с какой целью. Они повсеместно чинят разбой и насилие, приносят страшные убытки. Мои люди стонут и молят меня о спасении.
Бертран тоже встал и дружески обнял Гильема.
– О чем речь, эн Гильем! Разумеется, я охотно помогу вам.
Граф Риго смертно скучал. Он сидел у себя в Пуатье. Надвигалась зима. Они с Адемаром Лиможским взаимно прекратили военные действия. Правда, Риго предлагал Адемару презреть наступление дождей и холодов и продолжить славные битвы по колено в жидкой грязи, но виконт – человек рыхлый, старый – отказался. По слухам, сын Адемара Гюи рвался в бой, но отец ему воспретил. За это граф Риго еще больше невзлюбил Адемара.
И вот нежданно-негаданно приезжает к графу Риго всегда желанный гость – Бертран де Борн. Отринув сплин и хандру, несется граф ему навстречу, сметая на пути мебель, прислугу и даже одну из прекрасных дам (зачем зазевалась, когда один истинный рыцарь очертя голову бежит к другому!)
Встреча оказалась радостной для обоих. Ибо эн Бертран привез то, в чем больше всего нуждался сейчас граф Риго, – маленькую победоносную войну.
Граф Риго бурно благословил небеса, ниспославшие ему такого друга, и засобирался в дорогу. На сборы ушло несколько дней. Риго обошел своих доблестных воинов и вассалов, повыдергал их из постелей, нагретых подругами и женами, объявил, что затевает новый поход. Надлежит защитить добрый люд, страдающий от зловредных разбойников. Народ воззвал к вассалам, а вассалы – к нему, их сеньору, славному графу Риго.
Словом, собралось общим числом примерно двадцать конных, да еще пятьдесят пехотинцев.
Граф был доволен.
И Бертран был доволен.
Так, лучась радостью и предвкушая знатную военную потеху, выступили из Пуатье и двинулись по направлению к Гурдону.
Кони ступали по раскисшим дорогам, разбрызгивали грязь сапоги пехотинцев. Из низко нависших над дорогой туч то и дело изливался холодный дождь. Кое-кто приуныл, но только не Бертран де Борн, который был весел, как птица.
Говорят, что именно в том походе, под равномерное чав-чав шагов, Бертран и сочинил свою знаменитую песню, которая начинается так: «Если б трактир, полный вин и ветчин…» Вскоре все воинство графа Риго распевало эту песнь во время переходов, ибо эн Бертран выразил в чеканных строфах как раз ту самую заветную мечту, которая в равной мере витала над конными и пешими.