Бес Славы

 Свисток...

 Еще один.

 Судья удаляет игрока команды соперников. Игрок бьет рукой по воде от злости, но без брызг, и медленно плывет к бортику, а я тут же перевожу от него свой усмехающийся взгляд.

 Отлично же! У нас есть шанс "забить с лишнего". Ныряю и быстро плыву к воротам, практически через все поле. А подплыв, понимаю – удаление игрока обозлило не только его, но и всю команду. Ведут они себя агрессивно... Н-да, блядь, судя по всему, эти могут не только в челюсть дать, но и ущипнуть... Нет, я тоже не

душка, в азарте игры всякое бывало, но не это, брезгливенько и как-то по-бабски... Сейчас я, на удивление, открыт и как загипнотизированный слежу за мячом. А за него идет ожесточенная борьба, Леха пытается его удержать, но против двоих силы неравны. Он это понимает и пытается оглядеться, я поднимаю руку – вот он я! И Леха делает короткий тычок.

 Ловлю мяч, ловко. И тут же чувствую кого-то сзади, но не оборачиваюсь. Хотя чувствую к телу наглые, резкие и быстрые прикосновения... Но мой взгляд сосредоточен на воротах... Забить. Вколотить. С пяти метров. Не впервой!

 Я выхожу из воды по пояс, делаю замах. Кач раз, кач два. Максимальная натяжка. Надо бить? Или пас? Бросок – буду бить, сделаю удар, возможно, даже победный...

 Вдруг – резкий холод с головы до пят... Сначала не понимаю, а потом...

 Я слышу хруст. Он сильно отдается в ушах, как будто идет изнутри. А через минуту правую руку пронзает боль. И в ушах уже стоит звон...

Какого черта?

Я не понимаю, что со мной. Двигать рукой не могу, меня тянет под воду. И мне не помогает сила Архимеда. Понимаю – это моя кость. Плечевой сустав.

 И даже не боль меня сейчас беспокоит. Я больше не смогу играть – вот проблема. И осознание этого приходит даже раньше того момента, когда я понимаю, что начинаю терять сознание.

 Рука тянет вниз. Она как посторонний орган, который мне не подвластен. Ее хочется выбросить, как бесполезный предмет. Но это часть меня.

Часть, которая сейчас ставит крест на мне.

 Собственное тело меня подвело, убило все мечты.

Я люблю воду, но она мой противник в этот момент. Одной рукой гребу, но вторая тянет вниз, на глубину. И снова пропадает боль. Я ее не чувствую на адреналине.

 Вода во рту, в носу, пока кто-то не кричит:

– Матвей!

 А мне насрать. Мозг уже отключается.

 И потом я слышу только визг. Он отвратительный, и синева пробивается сквозь веки, которые я пытаюсь разлепить. Это машина скорой.

 Я чувствую боль. Теперь острее. Пытаюсь повернуться, встать, но ничего не могу.

– Не двигайтесь, – слышу голос, но не вижу его обладателя.

 Понимаю, но не хочу осознавать.

 Все!

 Это конец…

 Мои мечты рассыпаются на глазах. Мои мечты ломаются вместе с костью.

 Как это, блядь, поэтично.

 И так бесславно умереть?

 Только, к сожалению, я не сдыхаю. Но жизнь становится бесцельной. У меня были планы, желания.

 Теперь – табу.

 Нет ничего.

 Бесславная жизнь. Карьере конец. Спорту – тем более. А золото было рядом.

 Но

вся жизнь теперь пройдет без славы…

Стася

 Лето в этом году – капризное. То палящая жара несколько дней, то проливной дождь.

 Неудивительно, что у бабушки разболелись суставы, поэтому я в одиночестве и иду к затоке за кувшинками.

 Бабуля говорит, что каждое растение должно быть сорвано в определенный момент и определенным способом, иначе целебные свойства могут растеряться. А она уж в этом разбирается. Не зря к ней вся деревня за помощью бегает, да еще и из соседних приезжают, даже до города молва докатилась. Только бабушка помогает не всем, кого-то сразу отправляет восвояси, сколько бы денег не предлагали.

 Я дохожу до хлипкого мостика через речку и слышу за спиной рев мотоцикла. Оборачиваюсь и улыбаюсь, чувствуя, как меня заполняет счастье.

Митенька…

– Стаська! – кричит он, прибавляя газу. Я остаюсь на месте и зажмуриваюсь, то ли от яркого солнца, то ли от мимолетного испуга. Митя едет ко мне слишком быстро, поднимая пыль и распугивая лягушек. Ну вот зачем так гонять?

– Ты куда торопишься? – с улыбкой спрашиваю я, когда Митя тормозит рядом. Делаю шаг с мостика и оказываюсь в объятиях любимого... От него пахнет молоком. Нежно и тонко. Люблю молоко... Значит, Митя только что от мамки.

– Жениться на тебе тороплюсь, – отвечает жених и лезет целоваться. А я сперва оглядываюсь, а потом позволяю любимому запечатлеть поцелуй на моих губах. Но Мите мало, он сильно прижимает меня к себе и пытается целоваться глубже. Даже грубо. Я отстраняюсь, пытаясь сохранить улыбку на лице. – Ну что ты? – недовольно бурчит он.

– Скоро свадьба, после и нацелуемся.

– Господи, Стаська, я прям тебе умиляюсь, мы в каком веке живем? Целоваться и... хм, не только уже давно не обязательно только после свадьбы.

– Я только так! – капризно стою я на своем. Да, Митька давно намекает, в последнее время все чаще даже просит. О близости... но меня так воспитала бабушка.

Его лицо разглаживается, и он говорит:

– Мне по делам надо, а вечером к тебе зайду.

 Я киваю и, глядя под ноги, аккуратно ступаю по бревенчатой переправе, слыша, как звук мотора теперь удаляется.

 До затоки дохожу за минут десять. Сбрасываю обувь и, снова опасливо оглядываясь, задираю подол сарафана. Завязываю его высоко на бедрах и ступаю в воду. Теплая. Иду к месту, где виднеются желтые бутоны. Ногам становится холоднее.

 Стоячая вода в затоке прогрелась, но, чем дальше увязают ноги в илистом дне, тем сильнее мерзнут.

А здесь глубоко. Сарафан все же намокает, когда я оказываюсь возле цветков. Срываю их так, как и учила бабушка. Бережно, с нежностью, как будто извиняясь. Капризное растение – с ним надо быть любезным.

 Девять штук. Ни больше, ни меньше. В хлопковую ткань плотно укутываю стебли, цветки оставляю непокрытыми.

 Как и наказала бабушка.

 Теперь надо быстрее донести их до дома.