Бес. В Москву И Обратно
Шрифт:
— Понимаешь, Эдду стало известно, что все это, я имею ввиду всемирность Зоны, началось во время предвыборной компании Григория Нерджоняна. Сперва, эти события никто не связывал воедино, но потом вскрылись некоторые подробности, особенно когда Галицкий возглавил временное правительство. Известно стало примерно следующее, Нерджонян спонсировал исследования в одном заокеанском институте, полигоном которого было некоторое озеро Янтарь, в Зоне, да-да той самой.
— Суть твою! — выругался я.
— Слушай дальше. Главным предметом спонсируемых им исследований были
— А я таскал этим дегенератам артефакты, свято веруя в то, что они будут использованы в медицине, твою мать! Давно пора повзрослеть, ученые, что бы не делали, у них все равно получается оружие…
— Так вот, дальше, все на уровне слухов. Якобы ученым удалось выделить некоторую субстанцию, которую условно назвали «Черный кристалл».
— Монолит, — конкретизировал я.
— Допустим, так вот, этот монолит при некоторых условиях мог влиять на человека, только влияние это было всегда непредсказуемо. Тогда были проведены какие-то дополнительные изыскания, в ходе экспериментов и убито много мутантов и людей. В итоге был получен некий экстракт, поговаривают, что из спинного мозга контролеров, или что-то вроде того. С помощью какой-то сборки артефактов был создан луч, и все это вместе дало сей разрушительный эффект. Стоит отметить, что подобные установки были и в других странах мира. Судя по всему, Россия стала недостающим кирпичиком, чтобы запустить адскую машину по созданию всемирной Зоны…
Михалыч изменился в лице. Койота тоже передернуло.
— Ироды, что творят! — выругался старик, борода его топорщилась весьма воинственно. Он потряс тоненькой ручонкой, угрожая в пространство.
Я не знал, откуда у меня взялись силы, но я выхватил документы у Вереска из рук, и швырнул в костер. Михалыч, будто поняв меня, плеснул из фляжки, пламя разыгралось веселей, явно не чайком дедушка баловался.
— Ты что творишь! — вскрикнул Вереск.
— От этой информации хорошо не будет никому. Более того, насколько я понял это технические данные и характеристики устройства. Обладание ею не приведет ни к чему хорошему.
Я тяжело опустился, опершись на рюкзак Койота.
— Маверик говорит дело, — отозвался тот, — не гоже затевать войну, когда вокруг такое.
Вереск пробурчал что-то неразборчивое, про проваленное задание. У меня не было сил, чтобы что-то доказывать и объяснять. У парня родители есть, вот пусть они и разбираются с ним, не мое это дело. Революционеры чертовы, неужели семьдесят лет застоя так ничему и не научили? Не было в их жизни СССР. А ладно, чего уж теперь говорить. Старый я становлюсь что ли?
Михалыч подвинулся поближе ко мне.
— Ну, чего служивый, ты как?
Я улыбнулся. Старик рождал во мне противоречивые эмоции. С одной стороны в его обществе я чувствовал себя несколько спокойнее, и мне становилось легче, я не мог рационально этого объяснить. С другой стороны, сам факт его присутствия
— Нормально, уже легче.
— На вот, чайку попей, утро вечера мудренее. Завтра будет новый день.
— Спасибо, — я принял из его скрюченных артритом пальцев алюминиевую кружку. Заварка была спитой, но он кинул туда кусочки коры, и аромат у напитка стал просто непередаваемый. Сделав глоток, я понял, что не смогу остановиться, пока не допью до конца. Это было чертовски вкусно и, я чувствовал, как сила наполняла меня. Она была спокойной, но приятной, сродни уверенности, сродни тому чувству, которое наполняет легкие в детстве, когда бежишь по сельской дороге у кромки поля, и кажется, что ты можешь все, и крылья сами собой вырастают за спиной.
Мне показалось, что прошло едва ли больше минуты, но когда я обвел взглядом своих спутников — они крепко спали. Все, кроме Михалыча.
— Притомились в дороге, орлы, — констатировал он, — молодые, аще… но ничего, пройдет это, люди то, по глазам вижу, хорошие. Ты знаешь, служивый, был у меня внучок, чуть помладше Вереска, он меня все спрашивал, мол, деда, а люди, они хорошие? Что ему ответить? Ведь если не доверять, тем с кем ты рядом находишься, выходит и жить-то страшно. Я говорил, а ты, мол, попробуй. Ну, тут смутное время. Стрельба, страшно жить, ой страшно, служивый, народ на брата с вилами, а то и чего еще удумает. Везде вражда, всюду смерть. Но, знаешь, ведь внучок-то мой, несмотря на все ужасы, стал хорошим… — Михалыч задумался на некоторое время, — человеком, — заключил он, глядя куда-то сквозь меня, заглядывая мне в душу, читая мои мысли, так, как будто бы это была книга.
— А что с ним случилось? — шепотом спросил я, боясь прогнать наваждение, спугнув понимание, которое должно наступить секундой спустя.
— Он отдал жизнь. По своей воле. За тех, кого на самом деле любил.
— А как звали вашего внука?
— Он называл себя Болт. И ты знаешь, у меня нет оснований не гордиться им. Это новое чувство для меня. И я очень рад, что мой внук встретил именно тебя, служивый.
— Спасибо вам за помощь, — сказал я, — у вас очень вкусный чай.
— Старый дед знает, чем порадовать молодежь. Твои спутники скоро проснуться, скажи, что я ушел наверх. А тебе я пожелаю доброго здоровья, и пообещаю, что твои поступки не будут стерты из нашей коллективной памяти.
Я пожал его руку, и легонько кивнул.
— Спите спокойно, ничего не опасайтесь, ваш друг скоро будет здесь.
Михалыч исчез, как и не было его. Укутавшись в спальник, я впервые согрелся. Я спал крепко без сновидений, мне казалось, что все позади, что вокруг только друзья, настоящие, родом из детства…
Открыв глаза, я увидел рядом Дарка, сидевшего на задних лапах, и уминавшего кроличьи консервы за милую душу.
— Доброе утро, охранник, — сказал я. Тот подскочил на месте, едва не треснувшись головой о свод станции. Что-что, а в метро ему все же было тесновато.