Бесчестье
Шрифт:
— Постойте, задержитесь ненадолго, — говорит Исаакс.
Они остаются наедине. Он больше не может уклоняться от объяснения.
— Относительно Мелани, — говорит он.
— Да?
— Еще одно слово, последнее. Я верю, что у нас с ней все могло сложиться иначе, несмотря на разницу в возрасте. Но было нечто, чего я не смог ей дать, нечто, — он нащупывает слово, — лирическое. Мне не хватило лиричности. Я слишком умело управляюсь с любовью. Даже сгорая, я не пою, вы понимаете, о чем я? И я прошу прощения за это. Я прошу прощения за то, через что пришлось пройти вашей дочери. У вас чудесная семья. Я извиняюсь за горе, которое причинил вам и миссис Исаакс.
«Чудесная» — неверное слово. Правильнее — «образцовая».
— Итак, — говорит Исаакс, — вы извинились. А я уж начал гадать, когда же это случится.
Исаакс задумывается. Он не садится, прохаживается взад-вперед по гостиной.
— Вы просите прощения. Говорите, что вам не хватило лиричности. Если б вам хватило лиричности, мы не попали бы в нынешнее наше положение. Но я говорю себе: мы все, когда нас хватают за руку, просим прощения. Тут мы преисполняемся глубоких сожалений о содеянном. Вопрос же не в том, сожалеем мы или нет. Вопрос в том, какой урок мы извлекли из случившегося. Вопрос в том, что мы станем делать теперь, переполнясь такими сожалениями.
Он раскрывает рот, чтобы ответить, но Исаакс поднимает ладонь.
— Могу я произнести в вашем присутствии слово «Бог»? Вы не из тех, кто выходит из себя, услышав имя Божие? Так вот, вопрос в том, чего, помимо сожалений, хочет от вас Бог? Имеются у вас какие-нибудь соображения на этот счет, мистер Лури?
Мельтешение Исаакса отвлекает его, но он все же старается подбирать слова поточнее:
— В обычной ситуации я сказал бы, что по достижении определенного возраста человек оказывается слишком стар, чтобы извлекать уроки. Ему остается лишь сносить наказание за наказанием. Но, возможно, это не так, не всегда так. Я жду, надеясь понять. Что касается Бога, то я человек неверующий, поэтому мне приходится переводить ваши слова о Боге и воле Божией на язык моих собственных представлений. В рамках этих представлений я несу наказание за то, что произошло между мной и вашей дочерью. Я погружен в бесчестье, а это состояние, выбраться из которого без посторонней помощи нелегко. Не то чтобы я отвергал наказание. Против него я не возражаю. Нет, я живу с ним день за днем, стараясь принять бесчестье как выпавший мне на долю способ существования. Как по-вашему, достаточно ли Богу того, что я живу в бесчестье, которому не видно конца?
— Не знаю, мистер Лури. В обычной ситуации я сказал бы: не спрашивайте у меня, спрашивайте у Бога. Но поскольку вы не молитесь, то и спросить Его ни о чем не можете. Стало быть, придется Богу отыскивать собственные средства, чтобы пообщаться с вами. Как по-вашему, мистер Лури, почему вы очутились здесь?
Он молчит.
— Ну так я вам скажу. Вы проезжали через Джордж, вам пришло в голову, что в Джордже живет семья вашей студентки, и вы подумали: «Почему бы и нет?» Вы этого не планировали и все-таки оказались в нашем доме. Вас это должно было удивить. Не так ли?
— Не совсем. Я не сказал вам всей правды. Я не просто проезжал мимо. Я заехал в Джордж по одной-единственной причине — чтобы поговорить с вами. Я уже довольно давно думал об этом.
— Да, вы говорите, что приехали ради разговора со мной. Но почему со мной? Со мной легко разговаривать, слишком легко. Это известно всем детям моей школы. От Исаакса ничего не стоит отбрехаться, вот как они говорят. — Он вновь улыбается той же кривоватой улыбкой, что и прежде. — Так вы действительно приехали, чтобы поговорить со мной?
Теперь он окончательно понимает: человек этот ему не нравится и его фокусы тоже.
Он встает, неуверенным шагом пересекает пустую гостиную, идет по коридору. За полуприкрытой дверью слышны негромкие голоса. Он распахивает дверь. Сидя на кровати, Дезире с матерью возятся с мотком шерсти. Пораженные его появлением, они замолкают.
С тщательной церемонностью он опускается на колени и лбом касается пола.
«Этого довольно? — думает он. — Сгодится? Если нет, что еще?»
Он отрывает лоб от пола. Женщины так и сидят замерев. Он встречается взглядом с матерью, затем с дочерью, и поток снова взбухает, поток желания.
Он поднимается на ноги с несколько большим скрипом, чем ему хотелось бы.
— Спокойной ночи, — говорит он. — Спасибо за вашу доброту. Спасибо за угощение.
В одиннадцать вечера в его номере раздается телефонный звонок. Это Исаакс.
— Я звоню, чтобы пожелать вам сил на будущее. — Пауза. — И еще, мистер Лури, у меня есть вопрос, который я так и не успел вам задать. Вы ведь не надеялись, что мы похлопочем за вас, ну, в университете?
— Похлопочете?
— Ну да. Например, чтобы вас восстановили в должности.
— Ив голову никогда не приходило. С университетом я покончил.
— Потому что путь, на который вы вступили, избран для вас Богом как испытание. Мытут вмешиваться не вправе.
— Понятно.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
В Кейптаун он въезжает по шоссе Н2. Он отсутствовал меньше трех месяцев, и все же за это время лачуги успели перехлестнуть через дорогу и расползтись по пустошам к югу от аэропорта. Потоку машин приходится ждать, пока ребенок с хворостиной перегонит через шоссе отбившуюся от стада корову. Деревня, думает он, неумолимо вторгается в город. Скоро на Рондебош-Коммон снова будет пастись скот; скоро история вновь завершит полный круг.
Ну вот он и дома. Хотя чувства возвращения домой у него не возникает. Ему трудно представить, как он опять заживет на Торранс-роуд, в тени университета, как будет, подобно преступнику, красться по улицам, избегая прежних коллег. Придется продать дом и поселиться в какой-нибудь квартирке подешевле.
В денежных его делах царит хаос. Счета не оплачивались со времени отъезда. Он жил в кредит, и теперь этот кредит может в любой день иссякнуть.
Конец скитаниям. А что наступает, когда кончаются скитания? Он видит себя седоголовым, сутулым, шаркая бредущим к угловому магазину, чтобы купить пол-литра молока и половинку батона; видит себя в заваленной пожелтевшими бумагами комнате тупо сидящим за столом в ожидании, когда померкнет день и можно будет приготовить ужин и лечь спать. Жизнь престарелого ученого, без устремлений, без перспектив — готов ли он к ней?
Он отпирает калитку. Сад зарос, почтовый ящик забит извещениями, рекламными листками. Дом, хоть он по большинству стандартов и надежно защищен от взлома, пропустовал несколько месяцев: слишком долго для надежды на то, что его не посетили незваные гости. И действительно, едва открыв входную дверь и потянув носом воздух, он убеждается — что-то неладно. От волнения начинает болезненно колотиться сердце.
Ни звука. Кто бы ни вторгся в дом, сейчас здесь никого. Но как они проникли внутрь? Переходя на цыпочках из комнаты в комнату, он скоро получает ответ. Прутья решетки одного из выходящих на зады окон выломаны и отогнуты наружу, стекла разбиты, образовавшееся отверстие достаточно велико, чтобы в него смог пролезть ребенок, а то и щуплый мужчина. Пол устилают нанесенные ветром листья и песок.