Беседы об искусстве (сборник)
Шрифт:
Починять фигуры и украшения, выдержавшие натиск веков, да разве такое возможно! Подобная мысль могла родиться лишь в умах, чуждых и природе, и искусству, и всякой истине.
Почему из двух зол вы не выберете меньшее? Оставить эти скульптуры как есть было бы не так разорительно. Все хорошие скульпторы скажут вам, что находят в них прекрасные образцы для подражания. Ибо незачем останавливаться на букве: важен дух, а он ясно виден в этих поврежденных фигурах. Используйте ваших бездельников в другом месте, они и там неплохо устроятся, потому что не работу ищут, а одну только корысть.
Они убийственно обошлись с Реймсским
А эти капители из ветвей и листьев, тоже сделанные заново: колорит однообразный, плоский, никакой, потому что рабочие пользовались своим орудием в лоб, под прямым углом к поверхности камня. Этим приемом они добились лишь грубых, одинаковых эффектов – иначе говоря, вообще никаких. Однако секрет старых мастеров, по крайней мере в этом пункте, вовсе не сложен, и додуматься до него было бы легко. Они держали резец наискось, это единственный способ добиться выпуклых эффектов, получить боковые планы, которые усиливают и разнообразят рельеф.
Но наши современники совершенно не заботятся о разнообразии. Они его не чувствуют. В этих капителях, составленных из четырех рядов листвы, каждый ряд выделен одинаково с тремя остальными! Напоминает довольно грубую ивовую корзинку.
Кто поверит, что у нас прогресс? Есть эпохи, где царит вкус, и есть… настоящее время.
В том, что касается вкуса вообще, прекрасной власти чистого наития, боюсь, что это признак молодости рас. С возрастом их чувствительность притупляется, ум слабеет. Чем, если не ослаблением рассудка, можно объяснить случай этих так называемых художников – архитекторов, скульпторов, витражистов, – делающих подобную реставрацию, имея перед глазами чудеса, которыми полны соборы? Их витражи – из линолеума: витражи-половики, лишенные всякой глубины.
Соседствующие с ними прекрасные вещи, сотворенные добрыми мастеровыми шестьсот лет назад, пострадали меньше. Взгляните на этот дивный цветочный букет, такой французский!
О! Умоляю вас, во имя наших предков и ради наших детей, не ломайте больше и не реставрируйте. Сейчас вы безразличные прохожие, но однажды, быть может, вы поймете и проникнетесь горячим сочувствием, так не лишайте же себя заранее, навсегда, повода для радости, начатков развития, которые ждут вас в этом шедевре; не лишайте этого ваших детей! Подумайте, что поколения художников, века любви и размышлений обрели здесь свой итог, свое выражение, что в этих камнях вся душа нашей нации, что вы ничего не узнаете о ней, если уничтожите эти камни, она погибнет, убитая вами, и вы тем же самым промотаете достояние отчизны – ибо вот они, настоящие драгоценные камни!
Меня не услышат, я знаю это слишком хорошо. Будут и дальше ломать и реставрировать. Выходит, ничто не прервет этот гнусный диалог, где лицемерие подает реплику насилию, где одно добивает шедевр, искалеченный другим, не переставая требовать, чтобы его заменили копией, точным воспроизведением? Ничего не заменяют, слышите вы? Ничего не исправляют! Современники не более способны дать двойника малейшему готическому чуду, чем чудесам природы. Еще несколько лет такого лечения больного прошлого губительным настоящим – и наш траур станет полным и окончательным.
Разве уже не видно, до чего мы дошли с нашими творениями и с нашими реставрациями? Еще недавно нам были понятны старинные стили,
Колокольни Лана и Реймса – братья или сестры.
Как они беспрестанно перекликаются друг с другом и какое разнообразие между соборами! Как многолик собор и как един! – Многообразен в единстве, не надо лениться повторять эти слова. В тот день, когда они будут совершенно забыты, ничто во французской вселенной не останется на своем месте.
Аналогия связует вещи и определяет их место. Эта Реймсская башня – псалом; она могла бы как прерваться, так и продолжаться, потому что красота – в самой лепке ее формы.
Изображения епископов, по-настоящему способных метнуть молнию; смиренные служки, которые держат Книгу; большая, величественная женская фигура: Закон.
Восхитительный святой Дионисий с северного портала: он несет свою голову в собственных руках, а на месте головы два ангела держат венец. – Могу ли я увидеть в этом символ? А именно: идеи, отсеченные, прерванные в своем развитии, позже воссоединятся, воцарятся в один прекрасный день, которому не будет конца…
Богоматерь с просветленным лицом в простенке портала – это настоящая французская женщина, женщина из провинции, прекрасный цветок нашего сада.
Превосходная скульптура с умелыми контрастами. Крупные складки пышного облачения оставляют на свету прелестные грудь и голову.
Простенок украшен небольшими выступающими фигурами. Если детали и не греческие, то планы именно таковы; они определяют и поддерживают общую красоту композиции.
Великолепный рисунок, сдержанные, как на фресках, краски, трогательная история Пресвятой Девы – разве от всего этого не расцветает душа? И разве не этого впечатления добивался художник? Весь фон и просветы заполнены цветочками, которые на гобелене не связаны ни с чем – только с нашей душой.
Эти гобелены – произведения высшего искусства.
И это принадлежит нам! Ни у египтян, ни у греков – по крайней мере, я так думаю – не было такого. Это вытканные многоцветные пылинки нашего прошлого! Это и фрески примитивистов, и японские гравюры, и китайские вазы: здесь предчувствуется все.
Какая роскошь! И какая мудрость в этой роскоши!
Серебристо-серый, оттененный синим и красным; однако гобелен гармонирует с камнем; у камня – цвет ладана.
Незачем знать сюжет композиции, чтобы оценить ее красоту. Здесь царит Мера, это ее царство, ее престол. – Но и сюжеты тоже сами по себе привносят элемент красоты, из чего ткач сумел восхитительно извлечь выгоду:
Вот Сретение Господне: дивные одежды Богоматери! Вот Поклонение волхвов: какое рельефное выразительное величие в этих царственных фигурах! Вот Бегство в Египет, где сидящую на осле Марию сопровождают грациозные ангелы, вполне под стать Боттичеллиевым. Вот Избиение младенцев. И эти композиции распределяются и размещаются согласно строю помпейской архитектуры. Такое чувство, будто листаешь часослов несравненного великолепия. Превосходные портреты во весь рост дополняют эти Stanzeиного Ватикана. Я опять смотрю на портрет пророка, обращающегося к толпе: он утверждает, он благовествует.