Беседы об искусстве (сборник)
Шрифт:
Закрученные листья, делающие полуоборот вокруг себя: перекрывшись на треть, они оставляют края снаружи и опять подгибают. Волан платья.
Несущий их стебель профилированный, словно колонна.
Ветви, которые тянутся туда и сюда с разным настроением; их выразительность при этом ни разу не теряет изящества.
Поваленные, лежащие деревья словно высечены из камня. Их красота, конечно, готическая: круглая скульптура.
…Оно осталось в моей руке вместе с корнем. Но сообщение с землей было прервано. Любовь не может принять разлуку. – Что же удивляться, если растение умерло меньше чем за полчаса? Проживем
Когда лист вот-вот увянет, его прожилки становятся более заметными, выпуклыми, проступают, как стариковские вены. Он скручивается, сморщивается. Но эти изменения не лишают его красоты, и его болезненные морщины – сеть трещинок на Джоконде.
Потом он отделяется и падает, без сопротивления.
Взгляните, эти цветы в каталепсии. Когда лист стареет, он становится похож на искусственный цветок: душа улетучилась. Точно так же и цветок твердеет, деревенеет, прежде чем достичь безумия после смерти лепестков.
Молодой, он собирает свои лепестки воедино, прячет сердечко. Старый, жалкий, если держать его прямо под чашечкой, опадает, растопырив лепестки врозь. Но он умирает, порождая новую жизнь.
Не так ли меняется и общество? Думаешь, будто все потеряно, и не замечаешь блага – зреющих плодов труда, подобно тому как наша смерть или недуг порождают жизнь или здоровье…
Увядая, растения теряют всякое взаимное уважение: соприкасаются, толкаются, падают друг на друга. В добром здравии они всегда соблюдают дистанцию между собой.
Они держатся прямо, но гибко, податливо, и есть в них что-то воздушное, что-то похожее на упругое и улыбающееся равновесие стройной танцовщицы, желающей вызвать восхищение. Какая ненарочитая и вечно спешащая дарить себя красота!
Думаю, что они горды своей независимостью, и я обожаю эту горделивость.
Два больных цветка; один опирается на другой, а тот поддерживает своего брата, сам склоняясь. Это так грустно и нежно.
Там, где на стебле завязывается узелок, появляется похожий на перепончатую лапку лист; сначала обнимает стебель, потом, обзаведясь надежной точкой опоры, откидывается назад.
Щипец крыши по форме всегда напоминает верхушку растения.
Они тянутся, потягиваются, словно довольные куртизанки; они непринужденно выставляют напоказ свое сердечко; может, это движение и не слишком целомудренно, но зато наверняка прелестно.
Этот, опавший, с открытым «зевом» – в обмороке.
Тот, другой, висит, словно отвес. Его горестные содрогания, которые я вижу вопреки его неподвижности, – знак старческого безумия цветка.
Ни богатейший из трех царей-волхвов, ни царица Савская не были одеты роскошнее, чем этот тюльпан, облаченный в багрец и золото.
Этот тоже багряно-золотой, но в другом сочетании. Не птица ли это с далеких островов? Или это скорее крыло архангела Гавриила?
И почти у всех, как мне кажется, я вижу жест Сафо – бросающий вызов и дарующий. Он сохраняется даже у тех, что поникли, свесив голову. – Похоже также на разноцветные пузыри, застывшие в воздухе.
А вот эти тюльпаны пугают: кроваво-красные, изборожденные золотом, словно живая плоть с содранной кожей прямо на солнце; а те вызывают ощущение не слишком свежего мяса. Столь тонко иззубренные полоски, еще недавно выглядевшие такими красивыми, теперь как гнилой фибрин. Нет больше золотисто-желтого в сердцевине. Ужасная рана, свернувшаяся кровь, кусок падали; это краснота горячечной болезни, сочащаяся слизь… Жалкий цветок, внушающий страх! И однако, он не мертв, это всего лишь перемена, необходимая для оплодотворения. – Не образ ли это нашей собственной смерти?
В некоторых тюльпанах – целый закат, великолепие заходящего солнца.
Между их лепестками различим кровавый крест.
Что касается этого, то он потерял свою форму. Жизнь сохранилась лишь в стебле, на котором грустно повис цветок. Его пестики высовываются из-за лепестков, словно лапы какого-то ящера. Но он еще хранит свой алый блистающий евхаристический цвет, словно лепестки были тщательно начищены. В этом тюльпане – богатство шелков Востока, шелков Генуи.
Зубчатые тюльпаны. Их красно-желтые лепестки словно языки пожара; они вьются местами, производя впечатление пламени, раздуваемого ветром.
Ибо некоторые цветы обжигают. Вот эти – прямо раскаленные. Склонившись из вазы, тюльпаны полыхают в воздухе. Кажется, будто видишь языки пламени, которые вырываются со всех сторон под напором ветра.
А есть цветы, способные сглазить. Не источают ли они некие неуловимые флюиды?
Именно листьям белая ромашка доверила свою красоту. Покуда стебель тянется вверх, лист очерчивает зарубку, потом, выше, две другие, пошире, и каждая из этих зарубок в виде язычка.
Особым листьям выпало счастье окружать бутон, гордость всего растения, уже великолепный своими неровностями и который станет очень красивым в своей простоте цветком.
Похожая на солнце ромашка – это цветок детей и влюбленных. Влюбленная женщина дарит его поэтам, художникам.
В своих направленных вверх листьях она принимает форму ажурной вазы из кованого железа. Склоняясь и увядая, превращается в ветвящийся орнамент. Поникшая, уже готовая опасть, становится похожа на маленькую руку, маленькую лапку со слишком многочисленными, судорожно сжатыми пальчиками. Многие увядшие ромашки – это маленькие ламбрекены [154] .
Молодой и свежий этот цветок – восхитительная основа для орнамента. Все декораторы прекрасных времен изучали его. Его лист – французский акант.
154
Ламбрекен– резное украшение по краю навеса, крыши (Прим. пер.).
Ландыш луговой цветет в то же время, что и первоцвет, потому что красота этих двух цветов уготовила им симметричные места в букете весны.
И тот и другой очень женственны.
Один лесной цветок напоминает байдарку с ее гребцами. Он делает разворот, чтобы вернуться к самому себе.
У этого растения все листья в чернильных пятнах. Мне он не знаком. Может, это цветок школяров? Писарей?
Листочек фиалки в форме сердца.
У дрока крохотные зеленые листочки, похожие на чечевицу; стебель четырехугольный, как церковь Сент-Гюдюль.