Беседы за чаем
Шрифт:
— Я с вами не согласен, — покачал головой малоизвестный поэт.
— Этот факт не убеждает меня в ошибочности моего тезиса, — ответил философ.
— Христианство лишь придало дополнительный импульс тому, — продолжил малоизвестный поэт, — что уже существовало в зачаточной стадии. Печатный станок, научивший нас думать в целом, в определенной степени создал проблемы индивидууму, личные цели которого не всегда совпадают с общими. Попытайтесь без предрассудков, без сантиментов взглянуть на панораму человечества. Какая получается картина? Люди блуждают по дикой, безмолвной пустыне. Сначала они прячутся в норах и пещерах, потом в примитивных бревенчатых хижинах, вигвамах и других первобытных жилищах. Здесь каждый сам по себе. Вот человек в сопровождении своей самки и детей крадется в высокой траве, всегда настороже, всегда в страхе, утоляет считанные желания, с помощью отдельных звуков и жестов передает крошечный нажитый опыт потомкам, наконец, заползая где-нибудь под камень, умирает.
Старая дева содрогнулась:
— Что за ужасная идея!
— Для нас, — уточнил малоизвестный поэт. — Но не для тех, кто придет после. Ребенок страшится взросления. Аврааму, кочующему по миру со своими стадами, жизнь современного городского человека, с десяти до четырех просиживающего в своем кабинете, казалась бы тюремным заключением.
— По мне, так лучше жить по заветам Авраама, — заметил философ.
— По мне, так тоже, — согласился малоизвестный поэт. — Но ни вы, ни я не олицетворяем тенденцию эпохи. Мы ее курьезы. Мы и такие, как мы, служим для того, чтобы притормаживать скорость прогресса. Гений человечества проявляет себя в движении к организованному обществу: жизни всех сплавлены воедино, контролируются одной общей идеей. Индивидуального рабочего затягивает на фабрику. Чиппендейл теперь нужен только на стадии эскиза и чертежной документации. Сам стул соберут пятьдесят рабочих, каждый отточивший до совершенства порученную ему операцию. Почему отель, где работают пятьсот человек, обслуживающий три тысячи постояльцев, работает как часы, тогда как в семейной резиденции, где проживают два или три человека, наблюдается постоянная суета и трения? Мы теряем талант жизни в одиночестве; инстинкт общественной жизни выгоняет нас из собственного дома.
— Тем хуже для общества, — покачал головой философ. — Человек, как говорил Ибсен, по-настоящему велик, когда стоит один. Вернемся к нашему другу Аврааму. Конечно же, он, кочующий среди девственной природы, разговаривающий со своим Богом, гораздо ближе к идеалу, чем современный гражданин, думающий за утренней газетой, аплодирующий из партера глупым словечкам, гогочущий над грубыми шутками. В обществе всегда правят низшие. Вы упомянули, что весь мир нынче приглашает Сэмюэля Джонсона на чашку чаю. Сколь многие читают его в сравнении с подписчиками «Анекдоты за полпенса»? Это «коллективное мышление», как теперь говорят, куда оно нас приведет? К беснованию и дрейфусовским скандалам. Если бы Сократ и Галилей, Конфуций и Христос коллективно мыслили, мир действительно превратился бы в муравейник, к чему его и ведет неизбежный ход событий.
— Необходимо учитывать обе стороны медали, — отреагировал малоизвестный поэт. — Толпа, признаю, сама по себе ничего не создает. С другой стороны, если она принимает некие идеалы, то дает им необходимую защиту. Она с большей готовностью реагирует на добро, чем на зло. Общедоступные шестипенсовые наборы репродукций — это же твердыня добродетели. Грабитель, который обокрал собственную мать, аплодирует вместе с остальными заявлению о врожденном рыцарстве мужчины. Спросите его, достойно ли обкрадывать собственную мать, какие бы обстоятельства ни обуславливали этот поступок, и его ужаснет сама эта мысль. Хулиган, чей патриотизм находит свое выражение в том, что он выплескивает грязную воду в лицо своей девушке с континента; уличная девка, насосавшаяся абсента, кричащая: «Бей жидов!» — движущая сила, которая толкает их, по своей природе идеальна. Даже превращая себя в посмешище, толпа может прийти в действие, лишь когда затронуты ее лучшие инстинкты. Услугу, оказанную Прометеем человечеству, нельзя оценивать по статистике страховых компаний. Миру в целом от объединения индивидуальностей пользы больше, потому что он может достигнуть прогресса только через это объединение. Для дикарей, однажды ступивших на извилистую дорогу цивилизации, мы очень многого добились. Дорога, такая же извилистая, уходит ввысь, скрыта от нас туманами, но именно по ней лежит наш тернистый путь к земле обетованной. Не к развитию индивидуума — это его личная забота, — а к преображению человечества в целом, вот к чему надо стремиться. Великие одиночки — пастыри стада, слуги, а не хозяева мира. Жаль, конечно, что у «Анекдотов за полпенса» и подобных изданий так много читателей. Может, они учат читать тех, кто иначе не прочитал бы ничего. Мы нетерпеливы, забываем, что приход и уход поколений — всего лишь покачивание маятника часов Природы. Вчера мы бронировали места на гладиаторских шоу, на сожжении христиан, смотрели на публичные казни у Ньюгейтской тюрьмы. Даже музыкальный фарс в сравнении с этим — шаг вперед, хотя бы по части гуманизма.
— На Юге США проводили экскурсионные туры по местам линчеваний, — указал философ. — Во Франции набирает популярность коррида. Английские газеты выступают за возврат к травле медведя и петушиным боям. Разве мы не движемся по кругу?
— Дорога извилистая, как я и отмечал, — ответил малоизвестный поэт. — А подъем иногда крут. Сейчас, возможно, мы даже идем в обратную сторону, но я уверен, что после очередного поворота двинемся в правильном направлении. Я вижу много ответвлений, которые уводят вниз. Однако мы карабкаемся наверх, друг мой, мы карабкаемся.
— Но к такой отвратительной цели, если исходить из вашей теории, — пробурчала старая дева. — Мне бы очень не хотелось ощущать себя насекомым в улье, с ограниченным кругом обязанностей, с каждым действием, отрегулированным законом, с предписанным и положенным только мне местом, едой и питьем. Вы думаете, это будет веселенький мир?
Малоизвестный поэт рассмеялся:
— Дорогая моя, слишком поздно. Все уже случилось. Нас накрывает Улей, ячейки строятся. Кто теперь живет, как ему хочется? Кто сам себе хозяин? Что вы можете делать, как не жить согласно вашему доходу в — я совершенно в этом уверен — очаровательной маленькой ячейке; жужжать в своем маленьком мирке веселенькую песенку, помогать своим друзьям-насекомым, день за днем делать полезные дела в полном соответствии с вашим темпераментом и средствами, видеть те же лица, общаться в том же узком кругу? Почему я пишу стихи? Не надо меня в этом винить. Я должен жить. Это единственное, что я умею делать. Почему один человек живет и умирает на лишенных деревьев скалах Исландии, а другой трудится на виноградниках Апеннин? Почему одна дама постоянно меняет кавалеров, пьет джин, ездит в экипаже в Эппинг-Форрест, меняется шляпами с сопровождающим ее мужчиной на пути домой? Почему другую с марта по июнь каждый вечер приглашают на обед и еще в пять-шесть мест, а с июля по февраль она перебирается из своего загородного особняка на континентальный курорт, одевается в полном соответствии с указаниями ее модистки, произносит остроумные фразы, которых от нее ждут? Кто пошел бы в плакальщицы или дуэньи, будь все дороги свободны? Кому удается обойти закон Улья? Только бродягам. С другой стороны, кого мы уважаем и кому завидуем? Человеку, который служит обществу. Так сказать, ориентированному на общество человеку. Человеку, лишенному эгоизма. Тому, кто работает не потому, что работа дает ему прибыль, а потому, что приносит удовольствие. Тому, кто посвящает дни и ночи изучению секретов природы и кто приобретает знания, полезные для всего человечества. Разве этот человек не счастливчик, обуздавший собственные низменные желания и полностью отдающий себя на благо общества?
Улей образовался давным-давно. Только построили его не по справедливым законам. Большой человек получает ячейку, которая крупнее любой другой; все маленькие люди завидуют ему; тысячи служат ему, кладут жизнь за него и ради него; весь свой мед они приносят ему; он обжирается, тогда как они голодают. И ради чего? От уникальности ячейки сон его крепче не становится. Сон нужен усталым глазам и не зависит от шелковых простыней. В Севен-Дайалс сны нам снятся точно так же, как на Парк-лейн. Желудок человека очень маленький и не может раздуваться бесконечно. Запас меда портится. Улей создан в темные дни невежества, глупости, жестокости. Новый улей поднимется на обломках старого.
— Я и не знала, что вы социалист, — удивилась светская дама.
— Я тоже, пока не начал говорить, — согласился малоизвестный поэт.
— А в следующую среду вы будете превозносить индивидуализм, — рассмеялась светская дама.
— Очень может быть, — согласился малоизвестный поэт. — Душа способна говорить разными голосами.
— Налью-ка я себе еще чашку чаю, — решил философ.