Бешеная

Действующие лица романа вымышлены. Всякое сходство их с реально существующими людьми – не более чем случайное совпадение.

…Зеленая «шестерка» свернула во двор, мазнув тусклыми фарами ближнего света по шеренге темно-красных гаражных дверей, медленно поехала вдоль длиннющей блочной девятиэтажки…

– Лажа, – сказал тот, что повыше, усатый.

– Что? – Второй, накрывавший газетой пистолет

Усатый кивнул на цветной экран, где мордастый негр неторопливо стягивал плавки с пикантной брюнетки, сидевшей с широко расставленными ногами. Черномордый не мог и подозревать, что вскоре папаша, он же Чак Норрис, жестоко обидится на этаких вот трахальщиков его доченьки и начнет мочить всех подряд, вдоль-поперек и всяко, не делая различий меж черными и белыми.

– Туфту гонят, – сказал усатый. – Пока ты выходил, я крутанул в замедленном действии.

– Ну и что?

– Трусы-то он снял, а у нее под ними еще одни. В замедленном хорошо видно.

– На то кино, – пожал плечами второй. – Если давать всякому черномазому по-настоящему-то стягивать…

– О, как он ее…

– Ну, папуас, чего хочешь? Эй, вроде машина подошла?

…Широкоплечий парнишка в свитере и распахнутой кожанке выскочил из «шестерки», резво вбежал в подъезд и рысью припустил по лестнице.

– Точно, тачка, – сказал усатый. – Пора бы. Встал за дверь, живо! Смотри у меня…

– Да чего там, двор пустой…

– Все равно варежкой не щелкай. До поезда – как до Китая раком.

– А нам бы день простоять да ночь продержаться…

В дверь позвонили – уверенно, даже нагло, длинно. Второй, держа ТТ стволом вверх, прижался к стене, встал так, чтобы видеть прихожую в висевшем напротив холодильника зеркале.

Усатый медленно повернул головку первого замка, второго.

Крепыш в кожанке, энергично нажевывая резинку, окинул его нахальным, оценивающим взглядом:

– Девочек заказывал?

– Ну.

– Тогда посторонись, братила, о-так… – Крепыш, ловко упершись ладонью ему в живот, отодвинул от двери, моментально просочился в прихожую и совершенно по-хозяйски затопотал направо, в комнату. Там уже был полный порядок – напарник мирно сидел за столом, держа руку рядом с газетой. На экране блаженно постанывал негр, взгромоздившийся уже на совершенно равнодушную к происходящему брюнеточку.

– Тут один, а ну-ка там… – Крепыш пошел в другую комнату, быстро нашел выключатель.

– Эй, ты, полегче… – беззлобно бросил усатый. – Гуляет тут, как по проспекту.

– Братила, ты что, первый раз с нашим столом заказов связался? Я ж должен окинуть заботливым взглядом, может, у тебя в шкафу три Чикатилы, и все извращенцы? А девочек беречь надо, чтобы товарный вид держали… Мне что, самому ложиться?

Усатый взирал на него мрачновато.

– Ладно, перечирикали, – пожал он плечами. – Иди, гони телок.

– Друг ты мой единственный, вот с телками накладка. Ну не было у нас двоих, хоть ты меня режь. Разобрали. Время на дворе холодное, зима, всем погреться охота. Одна есть. Чем богаты. От сердца отрываю.

– Ну слушай…

– Да фирма веников не вяжет! – заторопился крепыш. – Обоих обслужит по мировым стандартам. Девочка классная, в Париже работала.

– Звездишь.

– Жопу ставлю. Сама докажет. – И хрипло пропел: – «Она была в Пар-риже…» Не, честно. Работала в Париже. Хрусти капустой, господин клиент, у нас вперед, как в лучших домах Лондона. Четыреста.

– Чего?

– А того. Ты ж сам заказывал до утра? А телка клевая, не отбросы, опять-таки парижская школа… А то я поехал, без тебя хватит любителей на парижскую выучку…

– Ладно, тормози, – усатый вытянул из кармана толстую пачку свернутых вдвое бумажек, отсчитал восемь. – Хоккей?

– Хоккей. Значит, в шесть утра я ее забираю, усек? Да, братила, я отолью? В подъезде холодно…

– Валяй в темпе. И гони телку.

Усатый немного расслабился, но из прихожей не ушел, стоял, подпирая плечом косяк, и ладонь держал на свитере, прикрывавшем заткнутый за пояс пистолет.

В туалете шумно, оглушительно спустили воду, выскочил крепыш, бросил:

– Дверь не закрывай, сейчас будет парижаночка. – И, топоча, ссыпался вниз.

Дверь осталась распахнутой. Усатый переместился к ней, сузил глаза и напряженно вслушивался. Этаж был последний, девятый, так что верхней площадки не имелось, и сюрпризов следовало ожидать только снизу.

Слышно было в покойной вечерней тишине, как внизу с лязгом переключили передачу, взвыл мотор и машина уехала. Внизу зацокали каблучки. Девушка не спеша поднималась. Усатый ждал, чуть приподняв большим пальцем край толстого свитера.

В квартире работал телевизор, чирикали вовсю англоязычные голоса и, плохо успевая за ними, гнусаво бубнил переводчик.

Девушка поднялась на девятый этаж – довольно высокая, с рыжими распущенными волосами, в распахнутой шубке из искусственного меха, якобы леопарда, и черном коротком платьице.

Помахивая пластиковым пакетом, она совсем медленно преодолела последний лестничный марш, шумно отдышалась и сказала непринужденно:

– С тебя девять баксов. По баксу за этаж, милый. Не так-то и приятно чапать пешедралом на стройных ножках и высоких каблучках…

Усатый хмыкнул, но, оглядев ее внимательно, должен был признать, что ножки и впрямь неплохи. Годочков ей, правда, не меньше двадцати пяти, но, если прикинуть, как раз в его вкусе – не слишком юна и не слишком стара и на шлюху, что приятно, обликом не похожа.

– Ладно, – сказал он, чуть расслабившись. Прислушался, но внизу было тихо. – Заходи. А насчет премии будет видно, к утру соберем заседание месткома, обсудим твое поведение, там и решим…

Когда она сняла шубку, проворно перехватил из рук, запустил пальцы в карманы, но ничего не обнаружил. Взял из рук пакет, заглянул. Там отыскалась лишь коричневая резиновая маска Кинг-Конга и синие пакетики с импортными презервативами. Да обернутая в целлофан фотография.