Шрифт:
Пролог
— Ох, несчастье мое, да куды ж тебе бежать-то, ты ж на ногах не стоишь!
Старый садовник поставил фонарь на плиты двора и перехватил зашедшегося
— Я жить хочу… — выплюнул он вместе с комком крови. — Отлежусь где-нибудь, поохочусь… а если он вернется, я уже не встану.
Голос больше походил на хриплое карканье. Все тело напоминало дрожащий кисель, но надо было во что бы то ни стало подняться и дойти до конюшни. Хозяин вернется завтра к вечеру и опять потребует к себе цепного зверя.
Бежать, бежать, пока на него снова не надели ошейник!.. Запах близкой свободы заставлял поднимать дыбом невидимую шерсть на загривке и сдерживать рвущийся из глотки нетерпеливый скулеж. Ночь пахла талым снегом и землей, набухающими почками и нечистотами из сточных канав города. Колючие звезды подмигивали с черного неба, инстинкт звал вперед. Но разум ему все еще не верил: казалось, что все происходящее — сон, который кончится, стоит только повернуться на другой бок…
Немного отдышавшись, седой утвердился на ногах и, шатаясь как пьяный, побрел в сторону конюшни. В ночной темени его запросто можно было спутать с упырем — бел, как бумага, одежда болтается на костях мешком, глаза горят зеленовато. Садовник покачал головой, подхватил фонарь, и поспешил следом.
— А ну как он погоню вышлет? А день где пережидать будешь?
— Найду, — буркнул беглец. Нетерпение выжигало его изнутри, руки дрожали не только от слабости, но и от желания поскорее вцепиться в поводья.
Конюх спал крепко, обнимаясь с бутылью из хозяйских подвалов. Ифенху снял с пояса пьянчуги ключ, отпер двери и двинулся вдоль стойл, намереваясь забрать самую крепкую и быструю лошадь. Небось хозяин не обеднеет. Его колотил озноб, хотелось лечь и сдохнуть — но жизнь была дороже. А вот и подходящая гнедая.
— Как зовут? — спросил он, не оборачиваясь. Закинуть кобыле на спину потник и седло удалось только с третьей попытки.
— Холга, — ответил дед, протягивая тяжело звякнувший кошель. — На вот, денег возьми. Я себе на похороны копил… да тебе они нужнее будут. Ты в Черный лес поезжай, говорят, тамошний Старейшина беглым помогает…
Ифенху долго смотрел на потертый мешочек, пытаясь вспомнить, что такое деньги, и зачем они нужны. И почему их обязательно надо копить на похороны?
— Спасибо… — растерянно ответил он.
На остальное он отвечать не стал, не пожелав обидеть спасителя грубостью. Сам обойдется как-нибудь, без Старейшин. Клыки и когти пока при нем. Кое-как он надел на лошадиную морду уздечку, влез животине на спину и подобрал поводья. Старик обречен. Наверняка, узнав о побеге, хозяин вздернет на дыбу всю прислугу. Но пожалеть — не получалось. Вообще ни о чем думать не получалось, кроме предстоящей дороги.
Ифенху пнул кобылу каблуками, пуская с места в кентер, и поскакал к воротам. Собаки его не тронут.
Они слишком боятся волков.
1. Бесприютный
На опушке леса гнедая встала намертво. Понукай ее, не понукай — кобыла упиралась всеми копытами и идти под темные своды не желала. Всадник поморщился — скоро рассвет, а он уже несколько дней не охотился. Опять придется прятаться от солнца. К тому же, рыцари недалеко…
— Послушай, Мышка, ты же умное животное. Иди сама, а то я тебя силой заставлю. Ты меня знаешь.
Лошадь знала, поэтому презрительно фыркнула и не пошла, хотя явственно задрожала. Ифенху нервно оглянулся, зыркнув желтыми глазами, и поглубже натянул капюшон плаща. Чуткий слух уже ловил звуки погони: топот, конское ржание, лязг железа и мужские голоса. Порезвиться, конечно, можно. Если бы не рассвет и голод.
— Ты думаешь, я хочу туда лезть? Ничуть. Подумай, у них своих ездовых тварей хватает. Так что, тебя они пустят на колбасу.
Кобыла фыркнула и неохотно двинулась в темноту черной чащи. Погоня приближалась. Уйти от нее — раз плюнуть, за два столетия Салегри обленился ловить его по-настоящему. Пройти краем леса, выйти на дорогу чуть в стороне и рвать когти, скажем, в Тифьин, там к Темным относятся терпимее. Но Бешеный Волк устал все время бегать. В каждом новом городе приходилось днем скрываться, да и ночью выходить на улицы с опаской — вдруг нарвешься на Инквизицию? Игра в салочки уже давно встала костью поперек горла, хотелось роздыха и покоя.
— Укушу, — угрожающе пообещал беглец. Мышка вняла и перешла на рысь, потом скакнула через валежину и вломилась в кусты, подгоняемая волей всадника. Под копытами почти сразу зачавкало.
Подлеска вокруг не было. Из почвы торчали коряги, тянули к путнику голые кривые сучья; высились кругом стволы в шесть-семь обхватов толщиной в ошметках влажной гнилой коры. Кроны, сплетаясь между собой где-то наверху, не пропускали к земле ни лучика солнца, только неясную серь, но зорким желтым глазам хватало. Волк с облегчением выдохнул и скинул с головы капюшон, проведя когтистой пятерней по волосам. Инквизиция сюда не сунется, кишка тонка. Чтоб этим железным банкам икалось дня три кряду, и Малкару ди Салегри заодно! Не останавливаясь от той деревни, как зайца, гонит, будто ему вожжа под хвост попала.
Ифенху придержал кобылу и прислушался. Рыцари галдели на окраине, переругивались, но соваться под кроны не решались. Трусы! Он презрительно приподнял верхнюю губу и зашипел. Потом развернул всхрапнувшую лошадь и поскакал в чащу — к границе владений последнего Старейшины ифенху — Тореайдра Манвина по прозвищу Зеленый Змей.
Ему вслед ехидно каркнули откуда-то сверху. Крупный ворон сверкнул зелеными огоньками в глазах-бусинах, тяжело сорвался с ветки и полетел за незваным гостем.