Бесконечная шутка

Уоллес Дэвид Фостер

Учись у самой Игры. Как и большинство спортивных клише, это клише глубокое. Тебя либо вылепят, либо сломают. Чего-то третьего не дано. Старайся учиться. Будь послушен. Старайся учиться у всех, особенно у тех, у кого ничего не вышло. Это тяжело. Сверстники перегорают, или надрываются, или срываются, сбегают, исчезают из ежемесячных рейтингов, выпадают из круга общения. Сверстники из ЭТА, которые ждут, когда Делинт тихо постучит в дверь и предложит поговорить. Оппоненты. Все это – образование. То, насколько ты многообещающий как ученик Игры, – производная от того, сколько ты можешь наблюдать, не сломавшись. Сетки и ограждения могут стать зеркалами. А между сеткой и ограждением – оппоненты, тоже зеркала. Вот почему все это так страшно. Вот почему оппоненты страшные, а слабые оппоненты еще страшнее.

Разгляди себя в своих оппонентах. Они помогут тебе понять Игру. Принять, что Игра – это управление страхом. Что ее цель – отправить от себя в далекий полет то, что, как ты надеешься, больше не вернется.

Вот твое тело. Они хотят, чтобы ты не забывал. Оно с тобой до конца.

По этому вопросу помощников нет; придется жить, как умеешь. Лично я даже уже оставил

надежды что-то понять.

Но в перерыве – если выпадает перерыв: вот Мотрин для суставов, Нокзема от ожога, лимонная полироль, если предпочитаешь тошноту ожогу, Контракол для спины, бензоин для рук, соль Эпсома и противовоспалительные для лодыжки и факультативы для родителей, которые просто не хотели, чтобы ты хоть что-то упустил.

Избранные расшифровки общения с жильцами в отведенные часы посещения миссис Патриции Монтесян, магистра психологии, СКН [58] , исполнительного директора «Эннет-Хауса», реабилитационного пансионата пансионатного типа (sic) для алкоголиков и наркоманов,

Энфилд, штат Массачусетс,

13:00–15:00, среда, 4 ноября – Год впитывающего белья для взрослых «Депенд»

– Но вот как он всегда барабанит пальцами по столу. Даже не то что барабанит. Скорее что-то среднее между барабанит и как бы царапает, ковыряет, как вот, знаете, царапину ковыряют. И без всякого ритма, понимаете, постоянно и без конца, но без всякого ритма, который можно уловить, держать в уме и следить. Совершенно как бы долбанутый, безумный стук. Как такой, как слышит девочка в голове перед тем, как убить всю семью, потому что кто-то доел все арахисовое масло. Нет, вы меня понимаете? Стук, с которым крыша на хер уезжает. Нет, вы меня понимаете? Так что нуда, да, ладно, короче говоря, – когда он не прекратил барабанить на ужине, я как бы уколола его вилкой. Как бы. Могу понять, с чего кто-то, наверное, решил, что я как бы воткнула в него вилку. Но я же предложила ее выдернуть. Давайте сойдемся на том, что я в любой момент готова загладить вину. За свою роль. Я сыграла в этом событии важную роль, вот что я хочу сказать. Можно меня за это хотя бы в Ограниченный? А то у меня завтра Ночевка, которую Эухенио уже одобрил в Журнале Ночевок. Если хотите, проверьте. Но я не собираюсь уклоняться от своей роли в, как бы, происшествии. Если Высшая сила, которую я предпочитаю называть Богом, решит через вас предписать мне какое-то заслуженное наказание – я не буду уклоняться от наказания. Если правда заслужила. Просто хотела спросить. Я, кстати, уже говорила, как благодарна, что меня сюда приняли?

– Я вовсе не отрицаю. Просто прошу определить слово «алкоголик». Как вы можете просить меня применить к себе данный термин, если отказываетесь дать его определение? Вот уже шестнадцать лет я вполне успешный адвокат по травмам, и, не считая одного нелепого так называемого припадка на ужине Ассоциации юристов этой весной и этого никчемного судьишки, не допускающего меня до зала суда, – и позвольте уж добавить, что я могу подкрепить свое обвинение тем, что он мастурбирует под мантией за кафедрой, что подтвердят подробнейшие показания и коллег, и персонала прачечной федерального окружного суда, – за исключением менее чем пригоршни случаев я свою меру знал, и держал голову повыше многих адвокатов повыше моего. Уж поверьте. Сколько вам лет, юная леди? Я не в «отрицании», так сказать, если речь идет об эмпирическом и объективном. Есть ли у меня проблемы с панкреатитом? Да. Трудно ли мне вспомнить некоторые периоды при администрациях Кемпа и Лимбо [55] ? Не оспариваю. Сопровождает ли мое употребление семейный раздор? Что ж, и здесь да. Испытывал ли я, да, формикацию во время реабилитации? Испытывал. Мне не сложно прямо признать то, что я понимаю. Формикация, через «м», да. Но что вы сейчас требуете от меня признать? Разве это отрицание – откладывать подписание, пока лексикон контракта не станет предельно ясен обеим заинтересованным сторонам? Да, да, вы не понимаете, о чем я, именно! И потому отказываетесь продолжать без прояснений. Что и требовалось доказать. Я не могу отрицать того, чего не понимаю. Вот моя позиция.

55

Джек Кемп (1935–2009) – американский политик, республиканец, бывший футболист. Раш Лимбо (1951) – популярный радиоведущий, ярый консерватор, известный горячим нравом. В реальности ни тот, ни другой президентами не были.

– В общем, сижу, жду такой, пока мясной рулет остынет, и вдруг просто кирпичевысирательный вопль такой, и Нелл в воздухе с вилкой для стейка, без шуток левитирует, над столом, в полете, горизонтально, в смысле, Пэт, ее тело – буквально параллельно поверхности стола, летит на меня, с вилкой наголо, вопя что-то про звук арахисового масла. В смысле – боже ты мой. Гейтли и Дилю пришлось выдергивать вилку и из меня, и из стола. Чтоб вы представляли. Дикость. Даже не спрашивайте, как больно. Давайте об этом даже не будем, я вас уверяю. Мне в травмпункте предложили перкоцет [59] – вот все, что вам надо знать об уровне боли. Я их там предупредил, что я в реабилитации и уязвим к любым наркотикам. Прошу, даже не спрашивайте, как их тронула моя смелость, а то расплачусь. Весь этот опыт довел меня почти до полной истерики. Но в общем да, виновен, я вполне мог барабанить по столу.

Прошу прощения, что занимаю место в мире. А потом она мне так великодушно говорит, что, мол, простит меня, если я прощу ее. Ну, я такой, извините? Извините? В смысле – боже ты мой. Сижу, прибитый к столу зубцами. Я знаю, что такое унижение, Пэт, и это было нижайшее унижение в самом фашистском виде. Я со всем уважением прошу, чтобы ей дали отсюда пенделя под ее внушительный зад. Пусть возвращается в свой

район, где поножовщина вилками – это нормально, и пакует свои тряпки в «Хефти». Серьезно. Я знаю, важная часть этого процесса – научиться жить в обществе. Брать и давать, забыть о личном, перевернуть страницу. И тэ дэ. Но разве тут еще не должно быть – и тут я цитирую проспект – здорового и безопасного окружения? Я мало где чувствовал себя так же небезопасно, как прибитый вилкой к столу, должен вам сказать. Жалкие наезды Минти и Макдэйда – это ладно. Я могу стерпеть унижение в Фенуэе. Но сюда я пришел не для того, чтобы меня унижали под предлогом какого-то стука по столу. Я опасно близок к тому, чтобы сказать… либо это существо, либо я.

– Ужасно извиняюсь за беспокойство. Я могу заглянуть попозже. Просто хотел спросить, может, в Программе есть какая-нибудь особая молитва на случай, когда хочется повеситься.

– Я хотеть, чтобы вы понять, что я не в отрицании, что я наркозависимый. Я – я знаю, что зависимый, уже после времени перед Майами. Мне нет трудность вставать в собрание и говорить: «Я Альфонсо, наркозависимый, бессильный». Я знакомый с бессилие со времени Кастро. Но я не могу прекратить, хотя и знать. Потому я бояться. Я бояться, что не прекратить, когда признаться «Я Альфонсо, бессильный». Как признание «Я бессильный» прекратить то, что я бессильный прекратить? Мой голова сходить с ума от боязни после бессилия. Я есть надеяться на силу, миссис Пэт. Я хотеть совет. Надеяться на силу – плохо для наркозависимый Альфонсо?

– Простите, что врываюсь, тут опять из санэпидема звонили насчет проблемы с вредителями. Теперь говорят что-то про ультиматум.

– Простите, что беспокою насчет того, что не связано с собеседованием для лечения. Я там наверху работаю по своему Дежурству. Мне достался мужской туалет наверху. Там что-то… Пэт, там что-то в туалете. Не смывается. Это что-то. Никак. Все всплывает. Смыв за смывом. Я только за указаниями. Возможно – за защитным снаряжением. Я даже не могу описать, что это в туалете. Могу только сказать, что если это произвел на свет человек, то, должен сказать, мне страшно. Даже не просите описать. Если хотите, поднимитесь сами и взгляните, на 100 % уверен, что оно еще там. Оно вполне ясно заявило, что никуда не торопится.

– Кароч, я положил ст-т-таканчик с пудингом «Хант» в холодильник жильцов в 13:00, как и полагается, и в 14:30 спускаюсь весь настроенный на пудинг, за который сам платил, и его там нет, и выходит Макдэйд, весь тоже озаботился, и предлагает поискать, вот т-т-только я смотрю, да, смотрю, и у этого сукина сына вся рожа в пудинге.

– Ага, но только вот, в общем, как, собственно, просто сказать «да» или «нет» коксу? Уверен ли я, что хочу сказать, – абсолютно уверен, что хочу. У меня не осталось носовой перегородки. Перегородку на хер растворило коксом. Видите? Видите хоть какую-нибудь перегородку, когда я вот так поднимаю?.. Я абсолютно, всем сердцем был уверен, что хочу бросить и все такое. Вот как только перегородка, так и сразу. Но, в общем, но раз я все это время хотел бросить, почему не бросил? Улавливаете? Разве все дело не в хотении и так далее? И все такое? Как жизнь здесь, ваши собрания и все такое прочее помогут мне, кроме того, что я захочу бросить? Но я-то уверен, что уже хочу. Как бы я вообще здесь оказался, если бы не хотел бросить? Разве это уже не доказательство, что я хочу бросить? Но главное, в общем, почему это я не могу бросить, если хочу, вот в чем вопрос.

– У этого чувака была заячья губа. Когда, ну знаете, губы фот фак. Но его была еще больше. Выше. Он продавал плохие спиды, но хорошую травку. Говорил, будет платить квартплату за нас, если мы будем кормить его змей мышами. Мы скуривали весь свой налик, так что какие варианты. Они ели мышей. Пришлось ходить в зоомагазины и притворяться, что мы обожаем мышей. Змеи. Он держал змей. Дуси. От них воняло. Он ни разу не чистил аквариумы. Его губа закрывала нос. Заячья губа. Мне кажется, он и не чуял, как от них воняет. А то что-то бы сделал. Ему нравилась Милдред. Моя девушка. Не знаю. Наверное, у нее тоже такая проблема. Не знаю. Она ему нравилась. Все что-то говорил, ну, через «ф», говорил: «Хочеф фо мной трахнуться, Милдред, или фто? Мы фе друг друга не ненавидим, ниче». Говорил прямо при мне, пока я бросал мышей в аквариумы, заткнув нос. Мыши должны были быть живыми. И все этим ужасным голосом, будто кто-то зажал нос и не выговаривает некоторые буквы. Он не мыл голову два года. У нас была своя шутка, сколько он не моет голову, и каждую неделю мы ставили крестик на календаре. У нас вообще было много таких своих шуток, чтобы не сломаться. Мы были упоротые, наверное, 90 % времени. Девять и ноль. Но за все время, что мы там жили, он ни разу. Не мылся, в смысле. Она объявила, что нам надо уезжать, иначе она сбежит и заберет Харриет, когда, сказала она, я был на работе, а он начал ей рассказывать, как заниматься сексом с курицей. Он сказал, что занимался сексом с курицами. Мы жили в трейлере за свалкой на Отшибе, и он держал под трейлером пару цыплят. Неудивительно, что они так разбегались от людей. Он, как бы, совершал сексуальное надругательство над пернатыми. Он все говорил и говорил ей об этом, через «ф», типа: «Их надо как бы навинчивать, но когда кончаеф, они так ф тебя фами и флетают». Она сказала, это последняя капля. Мы уехали и поселились в ночлежке на Пайн-стрит, там и жили, пока тот мужик в шляпе не сказал, что у него ранчо в Нью-Джерси, и раз – ее уже нет, причем вместе с Харриет. Харриет – наша дочь. Ей будет три. Но она говорит «фри». Сомневаюсь, что девочка теперь за всю жизнь научится выговаривать буквы. И я даже не знаю, где в Нью-Джерси. В Нью-Джерси вообще бывают ранчо? Я с ней учился с начальной школы. С Милдред. У нас как бы любовь с детства. А потом – тот мужик, которому досталась ее старая койка в ночлежке, от которого у меня завелись вши. Он переехал на ее койку, а потом у меня начались вши. Я тогда еще развозил лед для автоматов на заправках. Как тут вообще выживать без кайфа?