Бесконечная шутка
Шрифт:
Блок № 3, через улочку от № 2, не занят, но ремонтируется к сдаче; он не заколочен, и строители Энфилдского военно-морского пару дней в неделю заходят туда с инструментами и кабелями и производят безбожный грохот. Пэт Монтесян еще не разузнала, для какой группы страждущих будет отведен № 3.
Блок № 4, более-менее равноудаленный от парковки госпиталя и крутого оврага, – вместилище пациентов с Альцгеймером и ветеранскими пенсиями. Обитатели № 4 ходят в пижаме 24/7, а памперсы придают их виду пухлый и младенческий нюанс. Пациенты часто виднеются в окнах № 4, в пижамах, распластавшиеся и раскрывшие рот, – иногда крича, иногда просто немо раскрыв рот, распластавшись у окон. От них у всех в Эннет-Хаусе нервный озноб. Одна древняя медсестра ВВС только и делает, что часы напролет кричит «Помогите!» из окна второго этажа. Т. к. жильцы Эннет-Хауса надрессированы по реабилитационной программе бостонских АА, которая делает особый акцент на необходимости «Просить о помощи»,
Блок № 5, наискосок через улочку от Эннет-Хауса, – для кататоников и овощных, свернувшихся в вечный калачик психических больных, переданных по субдоговору аутрич-агентству Содружества переполненными УДУ. Блок № 5 по причинам, которые Гейтли так и не просек, называют Сараем [67] . Это, понятно, довольно тихое местечко. Но в хорошую погоду, когда наиболее портативных пациентов выносят и расставляют на лужайке подышать воздухом, они – торчащие, подпертые и таращащиеся – представляют картину, к которой Гейтли привык не сразу. Пару новеньких жильцов под конец лечения Гейтли выселили за то, что они бросались петардами в толпу кататоников на лужайке, проверить, не забегают ли они или не выразят ли каким-либо образом неудовольствие. В теплые ночи одна женщина в очках и с длинными конечностями, которая кажется скорее аутичной, чем кататоничной, иногда выбредает из Сарая, завернувшись в простыню, и кладет руки на тонкую блестящую кору серебристого клена на лужайке № 5, и стоит, щупая дерево, пока ее отсутствие не замечают на обходе; и с тех пор как Гейтли закончил лечение и принял предложение стать сотрудником с проживанием в Эннет-Хаусе, иногда он просыпается в служебной подвальной спальне у таксофона и автомата с газировкой, выглядывает в чумазое окошко на уровне земли у кровати и наблюдает за кататоничкой в очках и простыне, которая щупает дерево, подсвеченная неоном с Содружки или странным натриевым светом, что льется из снобской теннисной школы на холме, наблюдает, как она стоит, и чувствует какую-то странную холодящую эмпатию, которую старается не ассоциировать с тем, как наблюдал, как его мать отключалась на ситцевом диване в гостиной.
Блок № 6, прямо над оврагом в конце разъезженной дороги с восточной стороны, – реабилитационный пансионат пансионатного типа для алкоголиков и наркоманов «Эннет-Хаус»: три этажа побеленного новоанглийского кирпича, который местами проглядывает сквозь побелку, мансардная крыша, роняющая зеленый гонт, облезлые пожарные выходы у каждого окна и черный ход, которым жильцам запрещено пользоваться, и передний кабинет на южной стороне с большим выдающимся эркером, открывающим вид на сорняки оврага и неприятный отрезок авеню Содружества. В переднем кабинете заседает директор, а безупречную чистоту окон в эркере – единственном, что есть привлекательного в Хаусе, – поддерживают те жильцы, которым в еженедельном Дежурстве выпали «Окна переднего кабинета». Под скатом мансарды находятся чердаки, на женской и мужской половинах дома. На чердаки можно попасть через люки в потолке второго этажа, они под балки забиты мешками и коробками – невостребованными пожитками жильцов, которые во время лечения исчезли в неизвестном направлении. Кустарник вокруг первого этажа Эннет-Хауса выглядит взрывным, раздуваясь в некоторых особенно неухоженных местах, и в его зеленых переплетениях мелькают фантики и одноразовые стаканчики, а на втором этаже женской половины в окнах, которые, кажется, не закрываются круглый год, развеваются безвкусные домотканые шторы.
Блок № 7 – в конце улицы с западной стороны тонет в тени холма и балансирует на краю подверженного эрозии оврага, ведущего к авеню. № 7 в плохом состоянии, забит, забыт и стоит с глубоко просевшей в середине красной крышей, будто пожимает плечами в ответ на какое-то бессмысленное оскорбление. Для жильца Эннет-Хауса посещение блока № 7 (в который легко попасть, сняв сосновую доску в старом кухонном окне) карается немедленным административным выселением, т. к. блок № 7 печально известен как место, где жильцы Эннет-Хауса, которых тянет на секретный рецидив с Веществами, прячутся, употребляют Вещества, маскируют преступление Визином и Клоретсом, а потом возвращаются назад через улицу к отбою в 23:30, не попавшись.
За блоком № 7 начинается самый высокий и большой холм в окрестностях Энфилда, Массачусетс. Склон огорожен, недоступен, плотно зарос и без разрешенных тропинок. Поскольку авторизованный маршрут – это прогулка на север по разъезженной дороге за парковку, за госпиталь, вниз по крутому изгибающемуся шоссе до Уоррен-стрит и столько же в обратную сторону, на юг по Уоррен до Содружества, каждое утро почти половина жильцов Эннет-Хауса предпочитает перелезть через задний забор № 7 и взбираться по холму, срезая путь до своих временных работ по МРОТу где-нибудь типа дома престарелых «Провидент» или «Систем измерения давления „Шуко-Мист”» и т. д., на Содружке, за холмом, или работ на кухне или по уборке в дорогой теннисной школе для светловолосых холеных теннисных детишек там, где раньше была вершина холма. Дону Гейтли рассказывали, что школьный лабиринт теннисных кортов лежит там, где раньше была вершина холма, пока ражие застройщики теннисных кортов с сигарами в зубах эту вершину не срезали и не закатали в асфальт, во время шумного процесса вызывая лавиноподобные опасные оползни мусора на блок № 7 Энфилдского военно-морского, – из-за чего, понятное дело, администрация госпиталя когда-то давным-давно вела бурные тяжбы; и но Гейтли не знает, что именно из-за облысения холма № 7 до сих пор и стоит невостребованный и невосстановленный: Энфилдская теннисная академия до сих пор платит полную аренду, каждый месяц, за то, что чуть не похоронила.
16:10. Качалка ЭТА. Тренировка в свободном стиле. Звон и лязг многочисленных противовесов. Лайл на диспенсере для полотенец беседует с чрезвычайно мокрым Грэмом Рэйдером. Шахт качает пресс, на почти вертикальной скамье, его лицо багровое, а лоб пульсирует. Трельч у стойки для приседаний, сморкается в полотенце. Койл делает армейские жимы с голой штангой. Кэрол Сподек поднимает штангу на бицепс, вся в зеркале. Лайл сгибается и наклоняется к Рэйдеру, тот кивает. Хэл на месте для страховки в конце скамьи для жима лежа в тени чудовищного медного бука из западного окна поднимает пальцы ноги, для разработки лодыжки. Ингерсолл на блочном тренажере, нагружает вес, вопреки советам Лайла. Кейт («Викинг») Фрир [68] и стероидный пятнадцатилетний Элиот Корнспан страхуют друг друга в подъеме массивной штанги на бицепс у скамейки рядом с кулером, по очереди подбадривая друг друга криками. Хэл время от времени прерывается, чтобы наклониться и сплюнуть в старый стакан с надписью НАСА на полу у скамьи. Тренер ЭТА Барри Лоуч прохаживается с планшетом, ничего не записывая, только внимательно наблюдая и часто кивая. В углу Аксфорд в одном кроссовке, колдует над босой ногой. Майкл Пемулис сидит по-турецки на скамье у кулера прямо возле левого бедра Корнспана, качает мышцы лица, пытается подслушивать Лайла и Рэйдера, морщась всякий раз, когда рычат друг на друга Корнспан и Фрир.
– Еще три! Поднимай!
– У-а-а-а-а.
– А ну поднял эту херню, мужик!
– Г-в-в-у-у-у-у-а-а-а!
– Она изнасиловала твою сестру! Убила на хер твою мать, мужик!
– Хух-хух-хух-хух-гв-в-в.
– Сделай это!
Лицо у Пемулиса сперва вытягивается, затем, напротив, расширяется, затем как-то пустеет и искажается, как у бэконовских Римских Пап.
– Предположим, – с трудом слышит Лайла Пемулис. – Предположим, я дам тебе связку из десяти ключей. Из, нет, сотни ключей, и скажу тебе, что один из ключей ее откроет – эту дверь, за которой, как мы представляем, все, чем ты хочешь стать, как игрок. Сколько ключей ты готов перепробовать?
Трельч окликает Пемулиса:
– Изобрази еще разок Делинта, когда он дрочит! – у Пемулиса на секунду вяло отваливается челюсть, глаза закатываются, веки трепещут, он двигает кулаком.
– Ну, черт, все до единого переберу, – говорит Рэйдер Лайлу.
– Хухл. Хухл. Гв-в-в-в-в.
– Ебанарот! Ебать!
Когда Пемулис морщится, кажется, что это тоже упражнение для мышц лица.
– Изобрази истерику Бриджет! Изобрази Шахта в тубзадроне!
Пемулис прижимает палец к губам.
Лайл никогда не шепчет, но все равно ни фига не слышно.
– Значит, ты готов совершать ошибки, понимаешь. Ты говоришь, что готов на 99 % ошибок. Парализованный перфекционист, как ты себя зовешь, просто стоял бы перед дверью. Звеня ключами. Боясь вставить в скважину первый.
Пемулис опускает нижнюю губу, насколько может, и сокращает щечные мышцы. Когда Фрир рычит на Корнспана, на его шее дыбятся жилы. Между ними висит туман слюны и пота. У Корнспана такой вид, будто его сейчас удар хватит. На штанге, которая сама по себе 20 кг, 90 кг.
– Еще разок, гондон. Взял, сука, и поднял.
– Иди в жопу. Жопа, в жопу. Гв-в-в-в.
– Прими эту боль!
Фрир поддерживает штангу одним пальцем, толку от этого ноль. Красная рожа Корнспана мечется по черепу.
Более легкая штанга Кэрол Сподек бесшумно ходит вверх и вниз.
Трельч подходит, садится и пилит шею сзади полотенцем, глядя на Корнспана.
– Не уверен, что все мои жимы в жизни вместе взятые были под 110, – говорит он.
Корнспан издает звуки, которые как будто исходят не из его глотки.