Бесконечная жизнь майора Кафкина
Шрифт:
Жив? Если убило, то дело – дрянь: влезешь, а завтра милиция заявится и начнет расследование. Могут и собаку притащить, а эта тварь, не дай бог, след Кафкина учует! Найдут, привлекут, и пойдет писать губерния. А потом, глядишь, и мокруху пришьют! Времена-то нынче какие, а? Будто в ответ на мысли Кафкина лежащий дернулся, оторвал лицо от паласа и выкрикнул:
– Факен! Папаня, водки!!!
И вновь уткнул горбатый нос в палас.
«Живой, – облегченно произнес про себя Григорий Францевич. – Музыканты, они, вообще говоря, живучие, как тараканы! А как дела у отца?»
Он переместился к окошку Спиридона Гавриловича:
Лев Толстой. Достоевский. Кафка! Не иначе, в классики выбьешься, да Нобелевскую премию ухватишь! Ну-ну, лепи горбатого, писатель, а мы – потерпим.
Ждать пришлось недолго. Маразматик быстро устал, выключил настольную лампу и, не раздеваясь, завалился на кровать. Поскольку его форточка была закрыта, к цели оставался единственный путь – через комнату сына Матвея. «Что ж, будем тренироваться в роли спецагента, все равно это потом пригодится. Хоть в Цюрихе, хоть в женской бане, хе-хе!»
Вчерашний опыт лазания в форточку не прошел зря: даже с мешком в губах Кафкин легко проник в комнату Матвея. «Лихо я все проворачиваю, – похвалил он себя. – Мог бы стать королем домушников. Работаем без шума и пыли, отпечатки пальцев не оставляем. Какие деньжищи можно огребать, однако!»
В целях шлифовки открывшихся способностей решил миновать комнату по потолку. Никаких проблем: цепкость просто феноменальная! По дверному косяку спустился на пол и через открытый дверной проем проник в коридор.
Вчера ночью в это время старый приятель уже дрых. Что теперь? Кафкин прислушался. Котенко храпел, но слабее, чем в прошлый раз. Похоже, еще не разоспался. Это не беда. Пока что следует обеспечить пути отхода. Главная заповедь разведчика-диверсанта: вовремя исчезнуть с явочной квартиры. Как Штирлиц!
Каков будет наш план? Отворить наружную дверь, ведущую из сеней на улицу. Это важно, поскольку назад через форточку с мешком, заполненным листами, не пролезешь. Главное – основательность в проведении операции. Не торопиться, не мельтешить, подобно профессору Плейшнеру! У каждого мгновенья – свой резон!
Через час наружная дверь, закрытая на засов, поддалась усилиям новоявленного разведчика и бесшумно распахнулась в ночь. Кафкин начал самую ответственную часть операции. Вновь подполз к полковничьей комнате, намереваясь открыть дверь. За ней раздавался обнадеживающе могучий храп. Кафкин аккуратно надавил всем своим гусеничным телом на дверь и помаленьку стал ее приоткрывать. Только бы не скрипела! Дверь, поддаваясь отставному замполиту, медленно и бесшумно раскрылась.
Все шло как по маслу. Кафкин проник внутрь помещеньица и принялся заталкивать в мешок бумажные пачки. На столе обнаружились и пять разноцветных авторучек. «Наверное, Гаврилыч здорово удивится, – думал Кафкин, наполняя мешок. – Решит, что Матвей спер… А вот не надо чужие энциклопедии брать без спросу! Любопытно, с канистрой они уже разобрались или еще не обнаружили пропажу? Хе-хе, вот так сюрприз: и канистра, и бумага с авторучками – тю-тю!»
Пора было уходить. Кафкин зажал мешок губами и выполз в коридор. Мешок волочился сбоку, и вместе они сверху выглядели двумя экзотическими влюбленными змеями, ползущими к своему тихому семейному счастью. Григорий Францевич уже мыслями перенесся на улицу, продумывая детали маршрута через огород
Сразу же затем ударил свет коридорной лампочки, послышался панический вопль, и на пол рухнул полковничий сын Матвей. Похоже, негодяй и сам не ожидал такого поворота событий. Начатый еще в падении его нечленораздельный вопль завершился совершенной истерикой.
– Папаня, анаконды!
Кафкин успел разглядеть рядом с собой искаженное ужасом лицо музыканта, а затем рванул, что было сил, в сени, сокращаясь в бешеном ритме. Спина страшно болела – похоже было, что пьяница продавил ее до кишок! Сзади раздавались новые причитания:
– В туалет уже нельзя сходить! Анаконды! Папаня, тебя не съели?
Впрочем, Кафкин уже мчался огородами, забыв про оборвышевские капканы. Его гусеничное сердце отбивало дикий ритм, который улавливали все шестнадцать лапок, и они стремительно уносили зеленое пораненное тело к спасительному чердаку. Вот тебе и мгновения, вот тебе и резон!
Глава 6
В узилище
Ему понадобились титанические усилия для того, чтобы миновать огороды и забраться на чердак. Мешок с бумажными пачками и авторучками поднять уже не было мочи, потому пришлось оставить его в погребе.
Увечье, полученное от злополучного Матвея, было не только болезненным. Оно также сделало Григория Францевича практически беспомощным. Благодаренье богу, что хоть кишечник не остался на полу! Пока и думать нечего было о работе в разведке, о записках-донесениях, о банях… Нет, пока что нужно было восстановиться. Покой и здоровый сон – вот лучшее лекарство для гусеницы. Ослабевший донельзя, Кафкин впал в полубредовое состояние, которое прерывал только голод, понуждавший потреблять живительные капустные листы заготовленных заблаговременно кочанов. Затем вновь наступала дремотная расслабленность, сопровождаемая диковинными видениями.
И какая только ахинея не лезла в голову Кафкину! Вроде лежит он на чердаке, а вроде и сверху себя видит в образе закостеневшей куколки. Лежит себе куколка, подремывает, а потом – раз! и превращается в агента специального назначения, который выслеживает за границей русского миллиардера… Дела-а… А то – ощущает себя Кафкин незримым духом, что командует живыми роботами-механизмами, которые крушат продовольственный магазин. Или же – сидит он на каком-то научном симпозиуме с белобрысой американской девицей по имени Синтия и пьет ликер… А то – бестелесно летит сквозь неведомый туннель, по стенкам которого звезды проносятся стремительными огоньками… Очень необычные были видения у Кафкина во время болезни!
А потом наступило исцеление! Да такое, что стал он себя чувствовать даже лучше, чем до происшествия в котенковской избе. Возникло у Григория ощущение, что он вроде как бы – моложе стал! Снова юношеская энергия появилась, тяга к движению и ползанию интенсивному возникла… Мешала новым позывам лишь огрубевшая кожа, от которой следовало избавиться. А как избавиться можно? Сокращениями энергичными, вот как! От сокращений она, родимая, треснет, никуда не денется!
Вот и принялся Григорий Францевич деятельно сокращаться. Раз-два-три, раз-два-три… Опаньки! Появились на коже трещины, стали они шириться, а потом и лоскутами стала кожа отпадать. А под ней-то, батюшки, красота какая! Новая кожа, да не в пример старой, гораздо красивее!