Бесконечность
Шрифт:
Я обнимаю ее, и она тесно прижимается ко мне. Мои глаза понемногу привыкают к темноте. Вон там — дверь. Над и под ней — полосы света. Еще решетчатый прямоугольник. Вспомнила.
Мы заперты в комнате, в одиночной камере.
Мия и я.
А как же Адам? Где он? Была авария. Его подбросило в воздух, потом он ударился о землю. Савл сказал, что его везут сюда. Привезли ли? Как он? Жив ли вообще?
Хотя Мия и прижимается ко мне уютным теплым клубочком, я чувствую себя одиноко. Без Адама все не так.
— Давай спать, Мия, — говорю, зная, что сама засну не скоро. — «Мигалочку» споем?
Я запеваю. Но Мия не подпевает. Более того, она тянется к моему лицу и ладошкой закрывает мне рот. Я умолкаю на полуслове.
— Звезд нет, — говорит она.
— Не хочешь петь «Мигалочку»?
— Звезд нет, — повторяет она, указывая на потолок.
Тут до меня доходит: Мия никогда не спала в закрытом помещении.
— А, вот ты о чем, — говорю. — Да, Мия, нам их не видно, но они по-прежнему светят нам с небес. Они никуда не ушли. Они ждут нас. Когда мы поем, они слышат нас.
Я опять запеваю, и на этот раз Мия вторит мне. Мы поем вместе, пока ее голос не затихает, а дыхание не становится размеренным и глубоким.
Она спит. Я надеюсь, что сон перенес ее в другое место, где ей намного лучше, чем здесь. Я тоже хотела бы уснуть, но не могу. Издалека доносится чей-то крик. Мужской голос. Потом шаги, сначала тихие, но по мере приближения к моей двери все более громкие. Остановились. У меня екает сердце. Приглушенные мужские голоса.
Пытаюсь придумать, что можно использовать в качестве оружия, если они войдут. Ничего.
Различаю отдельные слова их разговора, но смысла все равно не понимаю. Вот кто-то, похоже, сказал что-то веселое. Два низких голоса дружно смеются. Над кем они смеются? Надо мной? Над нами?
Снова шаги. Тише, тише. Все, ушли. Но, судя по звуку, ушел один человек, а голосов было два. Неужели кто-то все еще здесь?
Ручка Мии лежит у меня на плече. Я осторожно поднимаю ее и перекладываю ей на живот, вылезаю из-под одеяла и на цыпочках крадусь к двери.
Заглядываю в щель в ставне. Душа уходит в пятки.
В нескольких сантиметрах от моего лица — чей-то глаз. Смотрит на меня.
— Кто вы? — шепчу.
Я боюсь получить ответ, боюсь не получить его. Я снова в отчем доме. За дверью стоит мужчина, и я в ловушке.
Мой отец мертв, но тревога никуда не делась. Затаилась и ждет.
Ждет минут вроде этой. Я не дышу.
Глаз моргает один раз, другой и отодвигается.
Адам
— Вы молодчина, Адам. Для человека, попавшего в такой переплет, как вы вчера, мозг работает просто отлично.
Говорит тот тип со сдавленным лицом. Ньюсам. Задает вопросы, проводит новые обследования. А рядом с ним молча сидит Седой, у которого шрам и мерцающее число. Каждый раз, когда я смотрю на него, жестокость его числа поражает меня. Оно одновременно отталкивает и притягивает. В нем есть что-то, но я не понимаю, что именно. Пока не понимаю.
— Превосходно, — говорит Ньюсам. — Что ж, пришло время провести более серьезное обследование.
Не успеваю я и рта раскрыть, а ассистент уже продел под подлокотником моего кресла кожаный ремешок и затягивает его вокруг моего правого запястья.
— Что, черт во…
— Просто меры предосторожности.
— Нет, нет! Не хочу!
— Вы не должны двигаться, иначе ничего не получится.
Пытаюсь сопротивляться, но я слаб, а их двое и они сильнее. Левое запястье прижимают и привязывают к левому подлокотнику.
Другой ассистент выкатывает тележку с мониторами и мотком проводов, свисающих с нее, точно спагетти. Когда он приближается ко мне, до меня доходит, что он собирается прицепить эти проводки и присоски к моей голове.
— Нет.
— Это входит в процедуру оценки вашего состояния, — ровным голосом говорит Ньюсам. — Важный компонент лечения. Только и всего. Расслабьтесь. Попытайтесь расслабиться. И не двигайтесь, еще раз прошу.
Я не двигаюсь, а что мне остается? Челюсти сжаты, руки-ноги напряжены. Ассистенты опутывают меня всё новыми проводами. Голову мне можно и не брить: большая часть волос сгорела, когда я упал в огонь в ту ночь, когда погиб Джуниор, а остатки настолько короткие, что они без проблем прикладывают к моему черепу электроды. И еще они налепляют их на грудь, чтобы наблюдать за работой сердца. Присобачивают датчики к кончикам пальцев. Да что, в конце концов, тут происходит?! Похоже на эпизод из фильма про шпионов. Не это ли делают в кино, когда хотят узнать, лжет человек или говорит правду?
— Эй, хватит! А ну прекратите!
Что-то не так. Решительно не так.
Ньюсам притащил два стула и поставил их в метре от меня. На один уселся сам, другой занял Седой. Он все еще не сказал ни слова. Но его глаза… эти черные глаза… и это число… я не могу отвести от него взгляда.
— Сейчас я задам вам несколько вопросов, — говорит Ньюсам, — и хочу, чтобы вы ответили на них. Отвечайте то, что первым придет в голову.
— Хорошо. — Внутри у меня все вскипает. — Развяжите ремни.
— Что?
— Это первое, что пришло мне в голову.
— Я еще не начал. Я не задал вам вопроса.
Похоже, он раздражен. Но он первый начал всю эту чехарду с ремнями и присосками. Пусть не думает, что я буду ему помогать.
Он поворачивается к ближайшей группе мониторов и давит на какие-то кнопки. То и дело подносит руку к голове и заправляет волосы за ухо — густые каштановые волосы, которые могли бы быть у человека лет на двадцать моложе. Парик. Зуб даю, это парик.
— О чем вы думаете? — спрашивает он.