Бесконечность
Шрифт:
— Адам снова в одиночной камере? Тебе удалось передать ему записку? — спрашиваю.
До этой минуты у меня не было возможности поговорить с ним.
— Да, — говорит он, отводя взгляд. — Но он не мог ответить. Очень строгое наблюдение.
— Все равно спасибо. Есть ли шанс, что мы выберемся отсюда сегодня вечером?
Он качает головой:
— Мне нужно время, чтобы все распланировать. Мне помогают снаружи. Осталось недолго. Еще ночь, может, две.
Ничего себе «недолго».
— Не знаю, продержусь ли.
— Надо держаться, — говорит он. — Я знаю, тебе нелегко. Отдохни. У тебя усталый вид. Хочешь, принесу таблетку?
Ноги у меня ватные, и я прямо-таки чувствую, как под глазами набухают мешки.
— Не надо, — отвечаю.
Вскоре он уходит, я ложусь на кровать и вырубаюсь.
На следующее утро, поняв, куда они ведут меня, я поднимаю шум. Мы снова идем в комнату с окном для наблюдения. Моих криков и протестов как будто никто не замечает. Единственное, чего мне удается добиться, — это чтобы и Мию взяли с нами. Я не хочу спускать с нее глаз. И если только я увижу, что люди выходят из комнаты, то мы выйдем вместе с ними, — мы ни за что не останемся там взаперти еще раз.
Как только мы оказываемся в комнате, Мия начинает хныкать. Я крепко держу ее за руку, поглаживаю ее пальчики своим большим пальцем. Странно, но сегодня, похоже, ею никто не интересуется. Ей опять дают мелки и бумагу, и вскоре она уже лежит на полу под кроватью и увлеченно рисует. Все их внимание — на мне. Они говорят, что собираются провести ультразвуковое исследование ребенка.
Я не хочу, чтобы Ньюсам или его дружки находились так близко ко мне или к Мии, но посмотреть на будущего малыша было бы, конечно, здорово. Когда я ждала Мию, то на ультразвук не ходила. Она была моей тайной. Я даже рожала без посторонней помощи. Мне так хотелось, чтобы на этот раз все было иначе. Так, собственно, и получилось. Только со здоровенным знаком минус.
Ньюсам рядом со мной. Настороженно смотрю на него.
— У вас было дородовое наблюдение? — спрашивает он.
— Какое еще уродовое наблюдение?! — огрызаюсь я.
Он вздыхает, пытаясь сдержаться:
— Дородовое наблюдение. Вы посещали акушерку?
— Нет, конечно. Мы вели кочевую жизнь. Где бы я взяла эту акушерку? В лесу, что ли?
— Вы несете ответственность перед этим ребенком, — неодобрительно качает головой Ньюсам, — вы обязаны заботиться о нем.
С меня хватит. Будет тут еще мне лекции читать.
— Вчера вам было плевать на этого ребенка. Вы почти убили нас обоих. И Мию.
На лице его притворное смущение. И на том спасибо.
— Вчера были… совсем другие обстоятельства, — говорит он. — Я пытаюсь сочетать медицинскую помощь и научные изыскания. Это нелегко.
— Прямо сердце кровью обливается за вас, — говорю я, и его лицо багровеет.
— Никогда не любил сарказма, — говорит он. — Давайте просто займемся делом, хорошо?
— Только не с вами, — мотаю головой. — Я не хочу, чтобы это делали вы. Позовите врача-женщину.
— Вы не в том положении, чтобы диктовать свои условия, — заводится он, но тут из громкоговорителя раздается знакомый голос, от резкого тона которого у меня перехватывает дыхание.
— Делайте, что она говорит, Ньюсам.
Савл.
Не сдержавшись, кошусь на зеркальную стену. Оттуда на меня смотрит только отражение собственного измученного лица, но я знаю, что он там.
По ту сторону зеркала.
Наблюдает за мной.
Я хочу встать с кровати и выбраться отсюда, но чья-то рука останавливает меня. Поднимаю глаза и вижу женщину в белом халате, ту же самую, что осматривала Мию накануне вечером.
— Лягте на спину, пожалуйста, — просит она.
Задирает мне футболку, выдавливает на живот прозрачное холодное желе. Кожа натянута, как барабан.
— Попытайтесь расслабиться, — говорит она. — Сейчас появится изображение.
На тележке рядом с ней стоит монитор. Она включает экран и начинает нажимать пластмассовой штукой, похожей на пистолет, мне на кожу, двигает ее по кругу, водит во все стороны.
— Готово. Вот рука, вот позвоночник. Вот сердце. Видите?
Вытянув шею, я действительно вижу. На экране ребенок, его позвоночник скруглен, ручки впереди, колени согнуты, глаза закрыты, личико видно в профиль.
— Мия, смотри!
Мия вылезает из-под кровати, встает на цыпочки и всматривается в зернистое черно-белое изображение.
— Малыш сияет, — говорит она.
— Как звездочка из песенки, да? Малышу тоже понравится «Мигалочка».
— Нет, — строго говорит Мия. — Малыш сияет.
Ума не приложу, что она имеет в виду.
Она уверенно кивает, как будто радуясь, что сказала мне что-то важное, и возвращается под кровать к своим рисункам.
— Какие-то проблемы? — снова голос Савла.
Врач качает головой:
— Вроде бы все нормально. Доктор Ньюсам, у нас есть данные о плановой дате родов? В записях, похоже, она нигде не упоминается…
— Это не важно, — обрывает ее Ньюсам. — На этом все, спасибо. Я возвращаюсь.
Врач резко поднимает глаза, затем переводит взгляд на меня. Когда входит Ньюсам, она по-прежнему стоит рядом со мной, но он выпроваживает ее. Я с трудом приподнимаюсь.
Ньюсам что-то говорит, но я не понимаю смысла его слов. Мозг выключился после первых двух предложений: «Волноваться совершенно не о чем, но ультразвук показывает, что ребенку лучше появиться на свет пораньше. Завтра я проведу кесарево сечение…»
Я смотрю, как его рот открывается и закрывается, губы сжимаются и разжимаются. Вдруг он склоняется надо мной и кладет свою руку поверх моей, типа успокаивает. Я настолько ошеломлена, что даже забываю отпихнуть ее.
Наконец он замолкает.
— Ничего не понимаю, — слабым голосом говорю я. — Та врач сказала, что все хорошо.
— Она имела в виду, что плод, в смысле ребенок, жив, но мы должны учитывать и другие факторы. То, как ребенок лежит, то, как располагается пуповина. Кесарево сечение — самое безопасное решение.