Бескорыстная любовь
Шрифт:
Лаэла была рада, что не поехала с ними. Как хорошо, что она встретилась с Джоном Лайоном в лесу! И как замечательно они поговорили! Нет, она не встречала еще в своей жизни человека, который бы проявлял столько внимания и заботы и так хорошо понимал ее. Он не только защитил ее, но и помог дельными советами. Девушка с грустью подумала, что, когда он уедет от них, все в доме будет иным. Зря она так настойчиво советовала ему поискать другое место. Теперь оставалось только надеяться, что мистер Лайон довольствуется должностью кучера у леди Хорнклиф и останется здесь навсегда. Впрочем, для нее не было секретом, что и в деревне, и в Лондоне слуги возмущались тем, как обходится с ними хозяйка.
Старая экономка, долгие годы работавшая у покойного сэра Лоренса, даже призналась,
— Не осталась бы здесь ни секунды, мисс Лаэла, — сказала она.
Лаэла умоляла ее не делать этого.
— Без вас все в доме будет не так, — убеждала она старушку, хотя и знала, что в последнее время большая часть работы по дому легла на плечи дворецкого и горничных.
Это они непрестанно мыли, чистили, убирали, натирали, наводили блеск и красоту во всех комнатах, А потом в один прекрасный день все услышали, что этот чудесный дом больше не подходит леди Хорнклиф. Он, видите ли, слишком мал и беден для нее. Лаэла вспомнила, каким ударом для нее было, что ее дом тоже продадут. Ей и брату некуда было ехать, да и денег тоже не было. Поэтому вначале она даже обрадовалась, когда кузина Эйврил попросила ее остаться. Но теперь, узнав, что должна отправить Пита в приют, она возненавидела свою родственницу. Чувство ненависти прежде было абсолютно чуждо Лаэле. В их доме, еще при жизни отца, всегда царила любовь. И даже после его смерти мать, продолжая безутешно оплакивать мужа по-прежнему окружала своих детей любовью и нежностью. И они тянулись к ней, чувствуя в ней опору и источник всего прекрасного в жизни. И вот теперь они остались с Питом одни в целом свете! И если бы не Джон Лайон, то страшно было бы подумать о будущем. Прошлой ночью она долго лежала без сна и все планировала, как станет зарабатывать деньги и на что будет тратить их — вначале на пропитание для себя и Пита, потом на его образование и, наконец, на выплату ренты Джону Лайону за дом. Наверное, в доме сохранилась какая-то мебель, а если нет, то на первых порах придется обходиться тем немногим, что удалось сберечь Лаэле. Сообщая девушке о своем решении продать ее дом, кузина Эйврил высокомерно заметила:
— Ты ведь переезжаешь ко мне, поэтому тебе не потребуется ничего из этого барахла. Я продаю дом вместе с обстановкой.
Лаэла на коленях выпросила у нее разрешение оставить несколько дорогих вещей, которые любила ее мать. Она помнила их с детства — красивый французский секретер, за которым мама всегда писала письма, инкрустированный столик, за ним отец любил играть в шахматы. Она взяла также несколько картин, дорогих ее сердцу прежде всего потому, что отец рассказывал ей не раз о том, что на них изображено. Ей разрешили взять с собой еще несколько вещей, до того как в дом приехал новый хозяин. Священник очень жалел Лаэлу и пообещал сохранить все в целости и сохранности. Но у них не было ни кроватей, ни гардин, ни прочей домашней утвари. Ничего! Это все подождет, пока Джон Лайон не продаст ее изделия и не выручит немного денег на первый случай.
«Будет трудно, будет очень трудно», — подумала девушка. Но это все же лучше, чем расстаться с Питом и жить у кузины, зная, что она считает каждый пенни, потраченный на них.
«С Божьей помощью мы все преодолеем!» — сказала себе Лаэла и высоко подняла голову, словно уже сейчас была готова вступить в борьбу со всем миром.
Подъехал третий экипаж, и первым из него вышел мистер Дентон-Паркер. Увидев его, Лаэла инстинктивно отпрянула от окна и спряталась за гардину. Скорее всего он даже не заметил ее, но один его вид заставил Лаэлу содрогнуться. Она не пересказывала Джону Лайону, что именно говорил ей Дентон-Паркер за обедом. Ей было стыдно, что незнакомый мужчина мог говорить такие фривольности. Но дело было даже не в том, что он говорил, а в том, как он говорил это и как при этом смотрел на нее. Лаэла подсознательно чувствовала в выражении его глаз что-то неприличное и низменное. «Сегодня вечером надо постараться избежать его общества, — решила она. — А теперь пора идти к кузине Эйврил».
Время близилось к ужину. Она вымылась и переоделась в простенькое платьице, которое сама сшила. А вернее, перешила из одного из маминых старых платьев. Конечно, оно не идет ни в какое сравнение с роскошными нарядами других дам, подумала девушка, сама не осознавая того, что его изысканная простота еще более подчеркивает ее красоту и очарование молодости. Фасон удачно выявлял стройную фигуру и тонкую талию Лаэлы. Она напоминала юную богиню. Впрочем, Лаэлу больше заботил не собственный наряд, а то платье, которое она переделывала для леди Хорнклиф. Это была сложная работа. Платье шилось в дорогом ателье на Бонд-стрит, было богато украшено шитьем и драгоценными камнями, но оказалось узким в груди, и Лаэле удалось исправить этот дефект. Она надеялась, что кузина одобрит ее работу. Лаэла решила, что появится в столовой в самую последнюю минуту, иначе мистер Дентон-Паркер непременно сядет рядом, как сделал это вчера. Ей становилось не по себе от того, как он наклонялся к ней, как смотрел на нее, стараясь при каждом удобном случае прикоснуться то к ее руке, то к плечу, то к талии. В дверь постучали. Лаэла открыла и увидела на пороге камеристку своей кузины.
— Ее сиятельство хочет видеть вас, — сказала та несколько агрессивным тоном, который всегда использовала в разговоре с Лаэлой: она с негодованием отнеслась к тому что кто-то еще прислуживает ее хозяйке.
— Я всегда выполняла ту работу, которую теперь делаете вы, — сказала она как-то Лаэле обиженно, — и никогда не жаловалась, что у меня много работы, хозяйка всегда была мной довольна.
— Не сомневаюсь, что вы прекрасно шьете, — согласилась Лаэла, — но у меня нет других талантов. И поэтому я могу только радоваться, что ее сиятельство дала мне возможность делать эту работу для нее.
Лаэла часто думала, что служанка леди Хорнклиф — ее звали Смизерс — находится в значительно более выгодном положении, чем она сама. Смизерс прилично платили, а у Лаэлы не было никаких доходов. Первое время девушка надеялась, что леди Хорнклиф будет давать ей хоть немного денег за шитье, но вскоре после того, как она перебралась в дом кузины, та сказала:
— Я содержу тебя, и, потом, ты моя компаньонка, а не служанка. Поэтому нет никакого резона платить тебе жалованье. Все, что тебе надо, я куплю сама.
Лаэла целыми днями проводила за шитьем. Как-то раз, пересилив себя, она попросила у кузины дать ей немного денег.
— Я бы хотела купить небольшие подарки Питу и, конечно, вам, — сказала она запинаясь и волнуясь, испытывая при этом неведомое ей ранее чувство униженности и нищеты.
Конечно, последние слова про подарки для леди Хорнклиф она добавила в последнюю минуту, словно стремилась задобрить свою прижимистую родственницу. Но они не произвели на кузину ровно никакого впечатления.
— Лучшим подарком для меня будет твоя преданность и благодарность, — сказала она, — а эти чувства, согласись, трудно пересчитать на деньги.
Через несколько недель, когда они уже готовились к отъезду в Херфордшир, Лаэла робко заикнулась о том, что ей необходима теплая шаль или легкое пальто.
— Я постараюсь купить самое дешевое, — сказала она извиняющимся тоном.
— Сомневаюсь в этом. Лучше я подберу тебе что-нибудь из своих старых вещей!
После долгих консультаций со своей служанкой она наконец презентовала девушке свое старое пальто. Оно было изрядно выношено и выцвело от времени. Затем леди Хорнклиф извлекла на свет Божий свое платье с большим пятном спереди — когда-то давно она пролила на него бокал вина. И наконец достала шаль, такую ветхую, что она светилась, и на ней была утрачена половина кистей.
Лаэла была гораздо изящнее своей кузины, поэтому она умудрилась перешить платье так, чтобы спрятать пятно. Что касается пальто, то оставалось только надеяться, что погода будет теплой и можно будет обойтись без него. Подарки леди Хорнклиф были ей явно не по душе и вообще навевали мысли о богадельне или нищенском приюте.
И вот теперь Смизерс, стоя в дверях, язвительно говорила ей:
— — Ее сиятельство хочет посмотреть, как вы перешили платье, и если плохо, то вам влетит по первое число!