Бескрылые птицы
Шрифт:
Они понимали, что это означало: сильной волной могло сорвать крышки со всех люков, а следующей затопить трюмы, — и тогда конец всему.
Люди взволнованно бегали с молотками и мешками с землей для заделывания пробоин. Все подошли к трапу, но никто не решался спуститься вниз на палубу, через которую то и дело перекатывались океанские волны. Штурман уговаривал матросов. Боцман с плотником собрались спуститься вниз и снова отступили, качая головой и дрожа, как лошади на краю пропасти.
Каждая просроченная минута могла оказаться роковой. Первый штурман сбежал с мостика и, обозвав всех трусами, хотел было кинуться вниз, к люкам, но потом вспомнил, что забыл надеть пробковый жилет, и поспешил вернуться за ним. Волны, перегоняя одна другую, тяжело перекатывались через палубу. Скрипели железные поручни, трещали заклепки.
Не успел еще штурман возвратиться, как какой-то человек подошел к трапу. Это был Ирбе. Он с минуту смотрел на все происходящее. Жения, стоя рядом с ним, рыдала.
— Боже мой, что только будет! Что только будет! Мы утонем!
Она рыдала… Девушка, которая приходила к Ирбе в бункер! Ирбе вспомнил, что у котла сохнет какой-то канат, побежал туда, взял его и вернулся к трапу. Обвязав себя одним концом каната, он взял молоток, несколько клиньев и спустился вниз на палубу. Матросы держали другой конец каната.
Это были жуткие минуты. Ирбе, все время стоя по пояс или по грудь в воде, загнул края брезента и начал забивать клинья. Временами он поглядывал наверх, на матросов, и, смеясь, что-то кричал им, но рев ветра и шум воды заглушали его голос. Забив последний клин, Ирбе ощупал остальные, намеренно задерживаясь, так как заметил наверху, за спинами матросов, лицо Жении: в глазах девушки он прочел ужас и восхищение.
Ирбе неторопливо обошел еще раз вокруг люка, ощупал клинья, ударил по некоторым молотком. Он находился шагах в шести от трапа, когда на корабль обрушился «девятый вал». Шел он сбоку, закрыв собой солнце и небо, поднимаясь выше боковых сооружений капитанского мостика.
Забыв о полных восхищения глазах девушки, Ирбе бросился вперед, чтобы ухватиться за перила трапа, но пальцы его поймали воздух — он летел. Кругом крутились зеленые вихри, а Ирбе крепко сжимал в руках молоток, — он перестал что-либо понимать, ничего не видел, только пальцы его все крепче стискивали молоток.
Когда водяная лавина перекатилась через корабль, люди, державшие канат, почувствовали, что он ослабел, — канат перервался, как нитка. Ирбе уже не было на палубе. Спустя минуту он показался вдали, на белом гребне волны. Лица его нельзя было различить, так как облака закрыли солнце и над морем царили сумерки.
Волдис схватил спасательный круг и, размахнувшись изо всей силы, кинул его в море. Ветер подхватил круг, и он упал в воду метрах в сорока от корабля. Но Ирбе был уже далеко в море. Еще раз показались его плечи над гребнем волны — и он исчез в пучине…
В честь человека, уже не существовавшего и не нуждавшегося в этой почести, на мачте приспустили флаг.
Гибель Ирбе произвела гнетущее впечатление на Волдиса. Мрачный и молчаливый, он делал свое дело и думал о том, как жестоко обманула судьба его друга: скоро, совсем скоро должны были показаться берега Америки, той земли обетованной, к которой так стремился Ирбе… Но его поглотила морская пучина, и он никогда не увидит эти берега…
На следующую ночь, когда буря утихла, Волдис поднялся на шлюпочную палубу, откуда открывался более широкий горизонт. Местами уже виднелись сигнальные огни каботажных судов. Скоро должен был показаться берег Америки. Стоя на палубе, Волдис видел, как Жения вошла в кубрик радиста. Волдис хотел попросить у нее несколько книг, которые она взяла из дому, и остался ждать ее.
Иллюминаторы кубрика были задернуты тонкими шторами, сквозь которые пробивался свет. Вскоре электрическая лампочка погасла, и кубрик погрузился в темноту. Жения не возвращалась.
«Так, мой друг… — грустно подумал Волдис, вспоминая дружбу Ирбе и Жении. — Скоро же тебя забыли. Стоило ли демонстрировать перед ней свое мужество?»
Он так и не попросил у Жении книгу.
На двадцатый день «Виестур» подходил к Нью-Йорку. Над морскими просторами поднимался гигантский факел статуи Свободы. За ней возвышались высокие строения двадцатого века — нью-йоркские небоскребы, сверкающие своими стеклами днем, ночью они горели, как стоглазые чудовища. Здесь трепетал жизненный нерв мирового капитала. Здесь сконцентрировалась величайшая алчность на всем земном шаре.
Пароход остановился в Бруклинском доке. Вдоль набережной тянулись громадные элеваторы и товарные склады, дымили многочисленные ближние и дальние заводы, и ветерок, дувший со стороны Нижней бухты, разносил темно-серые облака по всему городу.
Потрясенные внушительными размерами современного Вавилона, матросы «Виестура» совсем было забыли о новой несправедливости, возмущавшей их всю эту неделю: стюардесса опять осчастливила стол младшего персонала тухлым мясом. В начале пути она скупилась и дождалась того, что целая туша загнила и покрылась зеленоватым налетом, а теперь она с непривычной щедростью несколько раз в день подавала на стол невиданно большие порции гнилого мяса.
Люди морщились, их тошнило, они не ели, но говорить ничего не решались, понимая, что в таком дальнем рейсе все может случиться. Они надеялись, что в Нью-Йорке их мучения прекратятся.
Шипшандлеры в первый же день стали осаждать стюардессу. Она заказала хлеб, овощи, разную мелочь — все, кроме мяса, его еще было достаточно. Вечером в тарелках опять дымились вонючие куски падали. То же повторилось и на следующий день.
— Это просто невыносимо! — швырнул за обедом Волдис ложку. — Мы не гиены, чтобы питаться падалью!
— Сегодня можно было бы подать что-нибудь посвежее! — сдержанно проворчал кочегар Роллис.
— Погоди, ты еще всю неделю будешь давиться этой дрянью, — сказал Круклис, уже два года плававший на «Виестуре». — Я эту бабу хорошо знаю: она ничего не закупит до тех пор, пока все старые запасы не будут съедены. Не нравится — иди покупай на свои деньги.
Волдис встал и застегнул блузу.
— Кто пойдет со мной к капитану? — обратился он к товарищам. — Снесем это мясо и суп в салон и дадим ему отведать.