Бескрылые птицы
Шрифт:
— Да, подвезло… — согласились все.
Зоммер не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь на своем веку видел такого простофилю.
— Как ошалелый, рвется в море!
Обстоятельства, относящиеся к категории «непредвиденных», создают больше всего осложнений. «Эрика» в тот вечер не вышла в море, так как осталось несколько непогруженных стандартов. Это неприятно взволновало кое-кого из кочегаров. Утром Зоммер с Андерсоном ушли в котельную стирать белье, хотя накануне у них совсем не было такого намерения. Они стирали слишком долго, гораздо дольше, чем того требовали их старые комбинезоны. Если кто-нибудь из товарищей спускался вниз, они интересовались;
— Что, тот шальной еще не приходил?
Парень явился к семи часам утра. У него было довольно много вещей — целый мешок, доверху набитый всякими узелками, маленький сундучок и желтая фанерная коробка.
Как раз в тот момент, когда он торопливо, как и полагается рабочему человеку, перелезал через борт, его заметил боцман. Парень, вероятно, узнал вчерашнего собутыльника и широко улыбнулся.
— С добрым утром! Вот я и явился.
Но боцман вытаращил на него злые глаза.
— Что? Что вам здесь надо? Зачем вы лезете на пароход?
Парень смутился, улыбка сошла с его лица.
— Меня приняли…
— Кто вас принял?
— Механик.
— Вы оставляли кому-нибудь свой паспорт?
— Нет, паспорта у меня не спрашивали.
— Тогда убирайся' Катись вместе со своим барахлом! Ну, ну. пошевеливайся, живей! Нечего здесь стоять.
— Да меня ведь приняли на работу… кочегаром…
— Не мели ерунду, убирайся!
Чтобы подбодрить парня, боцман схватил тяжелый железный лом и замахнулся им. Но парень, упрямый в своей наивности, не двигался с места.
— Мне сказали, чтобы я сегодня утром выходил на работу!
Тогда парень получил удар тяжелым ломом по спине, по плечам, раз, другой, еще несколько раз… Лицо парня исказилось от боли, он втянул голову в плечи, защищая ее от ударов.
— Скорее убирайся! — тихо шипел боцман; кричать нельзя было, чтобы не привлечь внимание штурмана, могло получиться кляузное дело.
Парень продолжал топтаться на месте, и боцман снова ударил его. Тогда парень схватил мешок, перебросил его на набережную и сам перескочил через перила. Выбравшись на берег, он повел болевшими от побоев плечами и, не оглядываясь, устало поплелся в город.
Из котельного отделения вылезли Зоммер с Андерсоном. К ним присоединились дункеман и старший матрос. Они смотрели вслед ушедшему, весело переговариваясь, и громко хохотали.
— Хорошо, что ты его перехватил! — говорили они боцману.
— Да, было бы дело, не встреть он меня на палубе.
— Ты ему как следует всыпал?
— Подними-ка эту железку!
Лом действительно был увесистый…
В одиннадцать утра портовые рабочие спустились на берег. Матросы поспешно увязывали палубный груз. Появился лоцман. Трижды прокричала сирена «Эрики», и матросы выбрали концы.
Волдис вышел на палубу. Внизу у топок сейчас нечего было делать. Пароход медленно разворачивался по течению. Заработал мощный винт, и весь корпус парохода задрожал, как тело гигантской рыбы в предсмертной агонии. Черный и массивный, он, точно фантастический кит, постепенно отдалялся от берега, выбрасывая в воздух громадные клубы черного дыма. Расплываясь в бесформенные массы, они казались тенью темного города, упавшей в небо.
Волдису не жаль было расставаться с этим городом. Равнодушно смотрел он, как пятиэтажный город все больше и больше отдалялся, темнел и наконец скрылся за изгибом реки.
Внизу у топок кто-то крикнул:
— Трюмный, куда ты провалился?
— Сейчас! — отозвался Волдис. — Иду!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ветер катил тяжелые воды, нагонял мелкую и торопливую волну, не разбивая гребешков. Пароход грузно пробивался сквозь волны, оставляя позади пенную гряду.
Окончив вахту, Волдис умылся и поднялся на палубу. Пронизывающий сырой воздух охватил разгоряченное тело, и Волдис поежился. Берег скрылся из виду. Вокруг раскинулся однообразный свинцово-серый простор моря. На волнах лениво покачивались большие стаи морских чаек. Несколько громадных серых самцов вились вокруг парохода, жалобно крича и высматривая добычу.
Взяв в камбузе кружку кофе, Волдис ушел в кубрик. Первая вахта показалась ему легкой — бункеры были еще полны и уголь сыпался сам. Волдису пришлось поднимать наверх шлак и золу, высыпать все это в море и подносить кочегарам питьевую воду. Внизу у топок вода быстро нагревалась, и ее приходилось постоянно менять. Несколько раз Волдиса посылали наверх поворачивать вентиляционные трубы по ветру: при перемене курса парохода или смене направления ветра внизу задыхались без воздуха и огни в топках гасли. Больше часа проработал он на палубе, выбрасывая в море золу, скопившуюся во время стоянки в порту, а когда вся палуба была очищена, кочегары поручили ему разбивать большим молотом куски угля.
— Теперь трюмным праздник! — говорили кочегары. — Погодите, когда бункеры опустеют, вот тогда поработаете как следует.
Выпив кофе, Волдис пытался уснуть, но не мог. Мысли вновь и вновь возвращались к первым впечатлениям. В восемь Гинтер принес ужин и разбудил очередную смену — Зоммера и Андерсона.
Мыл посуду и убирал каюту трюмный, отбывающий вахту. С этой обременительной обязанностью трудно было справляться, но с трюмным никто не считался: ведь он младший, от него можно требовать невозможного; он обязан двенадцать часов в сутки выполнять самую грязную и тяжелую работу. Кочегары могут распоряжаться им по своему усмотрению, гонять из одного бункера в другой, посылать за водой и к вентиляционным трубам. Когда кочегары чистят топки, трюмный должен стоять возле них с ведром воды и заливать куски горячего шлака.
У трюмного почти нет свободного времени, а чтобы его совсем не оставалось, ему поручают носить в кубрик кофе, еду, будить очередную смену и выполнять роль прислуги.
Кочегары в прошлом сами прошли такую же тяжелую и унизительную школу, никто из них еще не забыл перенесенных испытаний, и, очевидно, именно поэтому им было приятно сознавать себя свободными от этих обязанностей. Ведь так отрадно иметь право кому-нибудь приказать, хотя тот, кому ты приказываешь, твой товарищ, и вообще тех, кому можно приказывать, всего лишь двое, в то время как отдающих приказания — целых шестеро. Но и маленький почет — все-таки почет, и кто не избалован, довольствуется малым,