Бескрылые птицы
Шрифт:
Что еще? Довольно низкий потолок; три круглых отверстия, которые хотя и именуются гордо иллюминаторами, но не в состоянии осветить тесное помещение, — поэтому здесь день и ночь горит маленькая керосиновая лампа; есть еще чугунная печка — чтобы в кубрике было тепло, не чувствовалось недостатка в золе, пыли и копоти, чтобы воздух был тяжелым, пахло серой, газами, а одежда быстрее грязнилась и чернела.
Таков был кубрик, куда третий механик парохода ввел Волдиса Витола, когда тот явился на «Эрику» со своим багажом. Механик приоткрыл дверь, указал на свободную койку в широком конце кубрика и сказал:
— Устраивайтесь! Сложите ваши вещи и попросите у стюарда тюфяк.
Семеро мужчин, черных, как трубочисты, в лоснящейся, промасленной одежде, ужинали. За столом места хватало только шестерым, седьмой сидел в сторонке, на краю койки, держа в руках тарелку с жареной треской.
— Добрый вечер! — поздоровался Волдис.
Только один из сидевших что-то сдержанно пробурчал в ответ. Остальные сделали вид, что не слышали приветствия.
— Новый трюмный, что ли? — повернулся, наконец, один к вошедшему. Это был худощавый, высокого роста человек лет сорока. Один глаз у него косил.
— Да, меня сегодня приняли, — сдержанно ответил Волдис.
— Садись, чего стоишь, — косоглазый указал на скамейку. — Вон там твоя койка, складывай туда свои манатки. — Затем он повернулся к сидевшему на койке товарищу: — Гинтер, почему нет кофе?
— Сейчас!
Гинтер, тонкий и высокий паренек с угловатыми движениями, поставив тарелку на койку, вытер грязной рукой рот и вышел, громко стуча деревянными башмаками.
Волдис сел. Он слушал звон посуды и звуки чавканья, и его все больше охватывало неприятное ощущение. Незнакомые, равнодушные лица, тесно набитое дымное, темное помещение — все казалось холодным и враждебным. Он взглянул в узкий угол. Там висели костюмы, пальто, шапки — все в куче, без всякого порядка, измятое. Ему тоже придется повесить туда свой новый костюм и недавно купленное летнее пальто.
— На каком пароходе ты последний раз плавал? — спросил один из кочегаров, с узенькими глазками, заносчивым выражением лица и жидкими волосами. Это был Зоммер, он имел привычку постоянно дергать носом и проводить по нему пальцами сверху вниз, хотя в этом не было решительно никакой необходимости.
— Я еще не плакал, — ответил Волдис и сразу почувствовал, что общее равнодушие перешло в насмешливое любопытство.
— А, вон как? — протянул Зоммер, проведя рукой по носу и криво усмехнувшись левым уголком губ. — И не боишься?
— Чего бояться?
— Моря, волн, морской болезни…
— Как я могу знать? Поживем — увидим.
— Да, да, да… Увидим, — усмехнулся Зоммер и принялся ковырять в зубах. — Черт возьми, куда это Гинтер девался со своим кофе?
Там был еще маленький Блав — черный, курчавый, с вечно немытым лицом. Был косоглазый Андерсон — с тонким женским голосом, иногда до смешного чистоплотный (особенно когда чистоту можно было требовать от других), а чаще — опустившийся и оборванный. Фрицис Ирбе, только недавно получивший повышение и переведенный из помощников кочегара в кочегары, — одного примерно возраста с Волдисом, среднего роста, с чуть рябоватым лицом. Замкнутый, молчаливый Зван — невысокий, плечистый, с немного кривыми ногами и мускулистыми руками. Длинноусый Зейферт — неразговорчивый, сутулый, почти беспрерывно кашлявший. И второй трюмный Гинтер, посланный за кофе. Таково было общество, членом которого стал теперь Волдис,
— Ты не будешь есть? — обратился Зван к Волдису, когда все кончили ужинать. — Иди налей себе кофе.
Волдис съел два ломтя ржаного хлеба с маслом и принялся устраиваться. Получив тюфяк, положил его на койку, застелил простыней и одеялом. Его предшественник оставил ему маленькую полочку и несколько гвоздей в обшивке стены, на которых Волдис развесил свои вещи.
Кочегары умылись и один за другим ушли на берег. В кубрике остались только Гинтер, убиравший посуду, Зван и Волдис.
— Завтра тебе придется мыть посуду! — сказал Гинтер Волдису. — Один день тебе, другой — мне.
— А остальные?
— Кочегары не моют. Это обязанность трюмных.
— Почему так?
— Потому что мы помоложе и пониже чином. Мы должны подметать кубрик, чистить лампу и мыть гальюн.
Здесь существовали ступени — высшие и низшие. Такое открытие не очень-то обрадовало Волдиса, но он промолчал.
— Обойдемся, — ответил он Гинтеру. — Ничего страшного нет.
— Не, совсем так. В те дни, когда ты будешь бачковым [42] , ты не сможешь пойти, куда хочешь, как остальные. Вечером придется убирать кубрик, а в воскресенье нужно постоянно находиться на судне. Да и вообще у нас, трюмных, нелегкая жизнь: где только работа погрязнее, туда посылают нас. Кочегары не полезут за брандмауэр, не станут чистить колосники, — это приходится делать нам.
42
…когда ты будешь бачковым… — т. е. когда будет твоя очередь мыть посуду артели моряков, питающейся из одного бачка.
Не зная, что отвечать, Волдис молчал и наконец лег от скуки на койку. На нижней койке валялся Зван. Он не произнес ни слова, только курил папиросу за папиросой и ворочался с боку на бок. Гинтер кончил уборку, умылся и тоже отправился на берег.
Скучно и однообразно тянулось время. В матросском кубрике кто-то учился играть на мандолине. Порой что-то стучало на палубе.
Спать не хотелось. Волдис думал о том, что наконец-то он добился своего: стал моряком. Но чего он достиг? Незнакомые, недоверчивые люди, незнакомая работа, море… Впереди всякие случайности…
Но за этими серыми буднями, за этим монотонным, серым оцепенением расстилались просторы всего мира! Да, просторы…
Было, вероятно, около семи утра, когда Волдиса разбудили.
Какой-то матрос толкнул его в плечо.
— Эй, новичок, вставай. Неси кофейник в камбуз!
Волдис поднялся, сел на койке и, протерев глаза, стал одеваться. Вахтенный вышел. Большой, залепленный гущей кофейник с облупившейся эмалью был еще наполовину полон вчерашнего кофе. Волдис взял его и, когда хотел уже выйти, услышал за спиной ворчанье Гинтера.
— Что ты говоришь? — спросил Волдис.
— Вылей гущу и ополосни кофейник, иначе из него нельзя будет пить.
Так началась жизнь Волдиса на пароходе. На завтрак была кашица из молотого мяса и хлеб с маслом. Раньше всех вскочил маленький Блав, вероятно мучимый голодом, тогда как другие, поздно вернувшиеся с берега, наслаждались еще крепким, сладким сном. Постанывая в полусне, они кутались в тонкие одеяла и поворачивались к стене.
Без четверти восемь встал Зван, молча положил на тарелку свою порцию и начал медленно, сосредоточенно жевать. К нему присоединился Гинтер. И только без пяти восемь зашевелились остальные. Они торопливо, ничего не видя опухшими со сна глазами, соскакивали с коек, пошатывались, натыкались на стол и отчаянно чертыхались. Сопя и кряхтя, они старались попасть ногой в штанину, ругались по-английски и вообще всячески выказывали свое недовольство. Зоммер, фыркая носом, поковырял в тарелке и отвернулся.