Бескрылые птицы
Шрифт:
Милия… Что она скажет? Не будет ли это для нее радостным известием? Карл — калека, и она свободна от всяких обязательств по отношению к нему. Нельзя же требовать, чтобы она принесла себя в жертву калеке. Да, это событие облегчило ее положение. Бревно решило все.
Милия… И все же ей придется пожалеть. Она виновата. Из-за нее Карл был таким рассеянным. Думая о ней, он вовремя не заметил опасность. Надо нарушить ее душевный покой, чтобы сон бежал от нее ночью, чтобы постоянно что-то грызло и терзало ее сердце.
Волдис
Тот же гамак висел между теми же яблонями. Та же самая женщина качалась в нем, показывая голые колени. Только человек, который раскачивал гамак и, тяжело вздыхая, смотрел на нее, носил длинные волосы, как артист. И у него были тонкие-тонкие, прозрачные пальцы.
Милия выскочила из гамака с радостным восклицанием, не выказывая ни малейшего смущения.
— Какая приятная неожиданность, господин Витол! — вскрикнула она, схватив Волдиса за руки и бросив одновременно быстрый взгляд на своего поклонника. — Разрешите познакомить вас: господин Витол — господин Пурвмикель.
Пурвмикель встал и подал руку. Волдис пытливо посмотрел на молодого человека. Он кое-что слышал о нем. Пурвмикель преподавал литературу в средней школе и писал стихи, которые изредка печатались. Значит — поэт.
«Так, так… — думал Волдис. — У нее уже были рабочие, сержанты, даже чиновники. Только поэта не хватало, теперь заполнен и этот пробел. Будет ли этот тип в ее коллекции последним? Если нет, то каким будет следующий экземпляр?»
Молодой поэт охотно бы сказал что-нибудь, но не мог сразу подыскать подходящую тему. Ведь разгадать вкус незнакомого человека — это более трудная задача, чем найти рифму к словечку «хм».
Волдис избавил его от этого испытания.
— Мадемуазель Милия… — заговорил он. — Мне нужно вам кое-что сказать.
— Пожалуйста, пожалуйста. Надеюсь, ничего такого, что нельзя слышать моим друзьям?
Поэт закашлялся, вынул носовой платок и отошел в сторону.
— Не убегайте же, господин Пурвмикель! — воскликнула Милия, но Пурвмикель уже сосредоточенно нюхал цветы и из скромности сделал вид, что не слышит слов Милии. — Пожалуйста, говорите!
Она опять обратилась к Волдису на «вы».
— Только… пожалуйста, не волнуйтесь, — то, о чем я вам хочу сообщить, довольно трагично! — намеренно будоражил Волдис Милию.
Он не ошибся: если Милии что-нибудь запрещали — она этого хотела, если ей что-нибудь расхваливали — она на это не смотрела. Она походила на козу: если ее выпустить на поросший густой травой луг, она не притронется к сочной траве, а будет тянуться через изгородь или канаву к недоступным ей лопухам. Если перед ней положить охапку сена, — она не будет его есть, но если эту же охапку положить на крышу или подвесить куда-нибудь, — она целый день
Милия прижала руки к груди, она не могла дождаться продолжения.
— Карл… — начал Волдис и тяжело вздохнул, опустив голову.
— Что с Карлом? Что он сделал? — Милия краснела и бледнела, охваченная смутным предчувствием.
— Карл… сегодня… — Он опять смолк, как бы подыскивая слова.
Милия, широко раскрыв глаза, схватила Волдиса за руки. И чувство, изменившее теперь ее красивое лицо, было только безграничным, безудержным любопытством.
— Он… покончил с собой? — тихо проговорила она тоном, заимствованным у героинь сердцещипательных мелодрам.
Какое тщеславие у этой женщины! По-кон-чил с собой! Ради нее! Она мечтала о такой рекламе для себя.
— Нет, Карл не настолько глуп, чтобы из-за таких пустяков решаться на самоубийство! — хладнокровно ответил Волдис.
Милия покраснела, как маков цвет. О, она готова была убежать, спрятаться. Какое разочарование! Она готова была расплакаться от злости и стыда.
— Так что же с ним случилось? Говорите скорее!
Она бы топнула ногой, если бы Пурвмикель не смотрел в ее сторону: пока она должна сдерживаться, характер можно будет проявить лишь после свадьбы.
— Карл сломал ногу.
Лицо Милии разочарованно вытянулось, но она быстро овладела собой.
— Какой ужас! Как это страшно! Расскажите, как это произошло. Ах, я даже не могу себе представить!..
— Он лежит в хирургическом бараке, койка двадцать три. Прием посетителей с двух до четырех.
— Он теперь будет хромым?
— Возможно. А теперь извините — мне некогда.
— И вы не расскажете, как это произошло?
— Это только расстроит вас. Разрешите пощадить ваши нервы. Будьте здоровы!
Поэт отнял нос от яблоневой ветки и поклонился. Милия стояла, широко открыв глаза, и теребила обшлаг блузки…
Волдиса уволили. На следующий день он пошел в порт, взяв свой инструмент — багор, и стал бродить в поисках работы. Подступиться к чужим форманам было трудно, у них были свои люди; а из нового профсоюза на каждый пароход посылали по мере надобности штрейкбрехеров. Судов полная гавань, и все же не всем хватало работы.
Волдис вспомнил политику кабаков, совместной выпивки. Да, это помогло бы, но он больше не желал идти этим путем.
Капля за каплей собиралась в душе горечь. Мелкие, крошечные уколы, пустячные занозы чувствовались ежедневно, к ним он притерпелся, забывая о них. Но теперь, после того как искалечило Карла, Волдис почувствовал, что эта горечь превращается в сознательную ненависть. Вот чего и он может достичь своей работой: годами мытариться в порту, спаивать форманов, переносить брань, пока, наконец, на него не свалится бревно или бунт. Тогда он больше не будет нужен, ведь на свете столько здоровых людей!