Бесовские времена
Шрифт:
И что же? Так и оказалось.
Песте спросил, где все это время ошивался Мороне? Оказалось — еще утром в день убийства с поручением герцога уехал в Пезаро, должен вернуться только через два дня. Незадача. Чума отвёл в сторону донну Валерани. Он знал, что убийца легко мог, сойдя с уступа башни, затеряться в коридорном пролёте любого этажа, и не надеялся, что Глория может что-то заметить. Но Мороне не было в замке, а это обеляло мерзавца и от подозрений в убийстве Черубины. Донна Глория тоже понимала это.
— Вообще ничего не понимаю. Если это не Мороне, то кто?
— Мимо тебя никто не проходил?
Глория покачала головой.
— Челядь мелькала, да я лиц не замечала, а тех, с кем здороваться бы пришлось — не было.
Чума безнадежно вздохнул. Тут к ним подошла Дианора ди Бертацци.
— Размышляем, кто мог прикончить Белончини, — просветил ее шут.
— Врагов у него, кроме тебя, не было, — уныло пробормотала Дианора.
— Это не я, — уверил её Чума.
— А все подумали было, что твоих рук дело, да Портофино рявкнул, что с тобой был, и если ты виноват, так и он, стало быть, тоже. Все и умолкли.
Дальнейшее расследование, продолжавшееся целый день, зашло в тупик.
На следующий день, в воскресение, после проводов герцогинь, направившихся к Тысячелетнему Скиту, сопровождаемых каноником Дженнаро Альбани, придворные ещё оставались на внутреннем дворе. Синьора Бьянка Белончини отбыла домой для похорон супруга. Грациано Грандони, дождавшись, пока вдова исчезнет за воротами, облегченно вздохнул, перекрестился, вышел из своих покоев и направился к Глории Валерани и Дианоре ди Бертацци, стоявшим неподалеку от Тристано д'Альвеллы и герцога рядом с Бениамино.
Появление его не осталось незамеченным.
— Вы только посмотрите на этого негодяя, — прошипела синьора Бартолини. — Все равно, рано или поздно вся правда проступит, всем станет ясно, что это ваших рук дело, — и, заметив усмешку Чумы, ядовито вопросила, — Вы не согласны?
— Мужчина может согласиться с женщиной, только сойдя с ума, синьора, — Грациано Грандони утомленно улыбнулся, — но на меня, штатного дурака, это не распространяется. Мне не с чего сходить.
— Вы ошибаетесь, мессир Грациано, третьего дня, я сказала вам, что к обеду будет дождь, и вы заметили, что это вполне возможно. Вы согласились со мной, — мягко поправила шута Дианора ди Бертацци.
— Верно, — исправился шут, — надо внести коррективы в мое утверждение, дорогая Дианора. Мужчина может согласиться с женщиной в двух случаях: если он безумен или если обсуждаемый вопрос ему глубоко безразличен…
— Есть и третий вариант, дорогой Грациано, — вздохнул Бениамино ди Бертацци.
— Третий? Не пугай меня, Бениамино… я не вижу его…
Ди Бертацци снова вздохнул, но промолчал.
Между тем герцог, откровенно радовавшийся отъезду супруги, отношения с которой были у него весьма сложными, сообщил приближенным, что подготовка к турниру почти завершена. Он хотел порадовать этим развлечением Гонзага, но тот спешил в Рим, теперь же турнир был приурочен к Троице. Так как места в городе не хватало, турниры уже много лет проводились на Тутовой поляне, куда брали с собой походные шатры, предпочитая их простор тесноте городских постоялых дворов. Каждый стремился роскошью своего выезда затмить всех остальных, к месту проведения турнира стекались реки повозок из соседних сёл и замков, устраивая ярмарку съестных припасов, одежды, оружия и доспехов.
— Ты участвуешь, Грациано? — спросил шута герцог.
Чума кивнул. Его герб был выставлен для участия одним из первых.
— Но учти, Чума, — смеясь, бросил ему герцог, — если ты позволишь себе на турнире эскапады в адрес дам…
Шут покачал головой и, кривляясь, проронил.
— Клянусь верой, жизнью и честью, мой повелитель, что не стану никого умышленно поражать острием меча или бить ниже пояса, не прикоснусь к тому, чей шлем упал, и не скажу ни об одной даме или девице… правды, и да простит мне грех лжи мой духовник… — тут Грандони помрачнел и умолк.
Он вспомнил, что на прошлом турнире Джезуальдо Белончини осмелился вякнуть ему, что, хоть он дворянин и рыцарь, но его низкое шутовское ремесло не дает ему права участвовать в боях наравне с аристократами. Сказано это было по окончании ристалища, и Песте, забрав приз, вполголоса проронил тогда обещание на следующем турнире стукнуть Белончини затупленным мечом плашмя по лысой макушке. Сказал он это, положим, просто отводя душу, пошутил, но вот — кто-то опередил его. И был серьёзен.
Герцог между тем сообщил Аурелиано Портофино, только что отслужившего мессу за удачное паломничество герцогинь, что епископ Нардуччи просил и его присутствовать на турнире. Инквизитор кивнул. Хотя церковь много посодействовала изменению турнирных схваток, превратив смертельные поединки в театральные представления, запретить их совсем не могла, да и не хотела: мужская удаль должна где-то показывать себя, пусть же делает это на публике, а не на дуэльных единоборствах по кустам.
Девицы восторженно зашептались. Турнир был не только ристалищем рыцарской доблести, но и показом последней моды. Каждая фрейлина сочла бы себя обесчещенной, не появись она перед мужчинами в ложе в новом платье. Синьора Бартолини обратилась к мессиру Ладзаро Альмереджи с вопросом, чьи цвета он наденет на турнире? Главный лесничий побледнел при мысли, что придётся натянуть на себя цвета этой потаскушки, но тут же и воспрянул духом, сообщив красавице, что на нём будет её любимый цвет. Он и забыл, что заказал новый плащ, совпавший с зеленым полем на гербе Бартолини. Синьора Франческа зарделась, как маков цвет, а синьорина Гаэтана Фаттинанти окинула мессира Альмереджи взглядом презрительным и неприязненным.
Четыре дня, оставшиеся до турнира, были посвящены шитью, разговорам, сплетням, обетам и зарокам. Чума примерил новый плащ и берет, доставленные от портного, и Портофино, насмешливо оглядев его, изволил заметить, что он хорош на загляденье. Грациано попросил его подождать с похвалами, пока не увидит его на Люциано. Лелио кивнул и отправил в рот кусочек молодой косули — трофея герцога, ногу от которой Чума просто утащил с кухни, воспользовавшись добрыми чувствами к себе Инноченцо Бонелло, пообещавшего не заметить пропажи. Он же снабдил Чуму необходимыми специями и маринадом, и дружки потратили два часа на колдовство у каминной сковороды. Лелио, Бог весть почему, категорически возражал против сельдерея, Песте согласился, но попросил дружка не мельтешить под ногами и, добавив моркови, репчатого лука, корень петрушки, лавровый лист, зубок толченого чеснока, поперчил, полил мясо разогретым сливочным маслом, посолил, и спустя час влил в сковороду полбутыли красного сухого вина. Чума деятельно тушил мясо в сковороде, а инквизитор молился за успех его усилий.
Блюдо вышло великолепным. Чума тоже ел за двоих, ведь предстоял турнир. Про убийства в эти дни все как-то забыли.
И вот в пятницу, седьмого июня, на устроенном заранее возвышении епископ Нардуччи вместе с Аурелиано Портофино и Флавио Соларентани отслужил торжественную мессу. С благословения Божия начинается всякое Божье дело, провозгласил епископ, и турнир начался.
Мессир Альмереджи, приехавший раньше других, заметил вдруг за спиной герцога девицу с распущенными волосами в роскошном платье цвета заходящего солнца. Обрамленное темными волосами лицо, узкое и иконописное, было необычайно красивым. Ладзаро, почти не дыша, несколько минут пожирал красотку глазами, оглядывая свежую грудь и величественную осанку, представляя её в своей постели и недоумевая, откуда она взялась? Есть же женщины, подумать только, а он всё по клоакам шляется, промелькнула в его голове похмельная мысль. Тут он вздрогнул и чуть не сплюнул от злости. Девица в алом платье оказалась ненавистной Гаэтаной ди Фаттинанти.