Беспокойник
Шрифт:
Хочу быть честным.
Я давно смирился с тем, что если за прилавком (точнее, под прилавком) и есть нужный тебе товар, то он — для своих. Ситуация, к которой настолько все привыкли, что глупо психовать и протестовать по этому поводу. Конечно, в первую очередь для своих. А как же иначе?
Я чужой.
— Вадим Емельянович, рад вас видеть.
Кажется, товарищ Приколото нисколько не удивлен моему визиту.
— Добрый вечер, Семен Николаевич, решил забежать на огонек. Не помешаю?
— Чему? Дела наши пенсионные. Сиди на диване, читай газету. Что у вас течет из сумки?
— Ох, извините, накапал на ковер.
— Вырезка?
— Издеваетесь? Пролетарский гуляш.
— Если не возражаете, я пока положу вашу сумку в холодильник.
— Буду очень признателен.
Обмен любезностями на дипломатическом рауте. Хозяин берет мою сумку и уносит ее на кухню. Я тем временем осматриваюсь. Обстановка в квартире самая скромная. На серванте — сервиз. Я человек любопытный, достаю чашечку, щелкаю по ней пальцем. Интересно. Было дело, когда-то увлекался антиквариатом. Подхожу к книжному шкафу. Голос за спиной:
— Вы любите книги?
Заводить разговор о литературе мне не хочется.
— Что вы, Семен Николаевич, я же милиционер. Про нас есть старый анекдот: два милиционера советуются, что подарить третьему. Может, книгу, спрашивает один? Зачем, одна у него уже есть, отвечает другой.
— Вы шутник. Прикажете чаю?
— С превеликим удовольствием.
Хозяин топает на кухню, а я к книжному шкафу. Успеваю заглянуть и в другую комнату.
Сидим, пьем чай.
— Небогато живете, Семен Николаевич.
— С пенсии на разжиреешь. — Приколото достает из кармана пиджака засаленную сберкнижку. — Двести тридцать шесть рублей трудовых сбережений. Коплю на холодильник «ЗИЛ», да все лотерея разоряет.
— Много покупаете?
— Полюбуйтесь. — Хозяин выдвигает ящик и показывает ворох билетиков. — Четверть пенсии уходит.
— И как успехи?
— Иногда рубль выпадает. Все смеются надо мной, говорят, совсем рехнулся старый дурак. А я верю. Хочу выиграть машину. Прошлый раз «Москвич» на два номера не сошелся, меня чуть инфаркт не хватил.
Потом он долго жаловался на дочь, которая вышла замуж за грузина. Зять сумел еще на юге «поймать копеечку», а теперь завербовался на Север и гребет деньги лопатой. Но только фигу от дочери помощи дождешься. Обещает, правда, прислать перевод на мебельный гарнитур. Но получит он этот перевод тогда, когда рак на горе свистнет. И пошел монолог о нравах современного поколения.
— Семен Николаевич, в каких вы отношениях с Пшуковым из восемнадцатой квартиры?
— Вот он разговор по существу. — Приколото отечески усмехается. — Вы уж не таитесь, выкладывайте.
— Анонимку он на вас написал. Будто вы совершили кражу у Бурдовой.
— То-то вы по комнатам рыскаете. Небось сумку высматривали?
— Помилуйте, Семен Николаич! Кто ж поверит таким глупостям? Иначе я бы с обыском пришел. А я помощи прошу. Помнится, вы же обещали.
— А может, не Пшуков анонимку состряпал?
— Он самый. И две орфографические ошибки.
Объясняю, что к чему. Буквы вырезаны из журнала «Работница». Во всем подъезде только Пшуков ее выписывает. Я у Пшукова сейчас был. Самого не застал, а с женой беседовал и журнальчик перелистал. Так вот, нет статьи, из которой буквы резали, вырвана с корнем.
— Ловкач вы, Вадим Емельянович. Прикидываетесь тихим.
— Работа такая. Так за что на вас Пшуков зол?
— Зол? Это вы верно заметили. Ах, Пшуков, Пшуков, Анатолий Петрович! Он был слесарем по холодильным установкам в моем цехе. Я же ему комнату в этом доме выбил. Там еще в квартире Кулик живет, тоже из моего цеха. Простите, это я
— Значит, решил вас Пшуков отблагодарить?
— Чужая душа — потемки. Пить он стал, а пьянство до добра не доводит. У меня на холодильнике он неплохо работал. В мероприятиях участвовал. А потом пришлось его уволить. Уж не помню, за что. То ли стащил, то ли собирался. С холодильника выносят, дело известное. Я всю жизнь с этим боролся, да трудно одному. И меня чуть было не запутали. Словом, перешел Пшуков в ЖЭК. А из ЖЭКа что унесешь? Старый унитаз? И запил Анатолий Петрович по-черному. Я ему несколько раз замечания делал. Нельзя, говорю, выпивши во дворе появляться, спьяну скажешь не то слово, а кругом дети. Обиделся Пшуков, дескать, мне вы теперь не начальник, грозить стал. Чем грозить? Глупый он. Одни пьяные разговоры. А о детях кто подумает, если не мы, старики? Однажды летчик Ковалев машину купил и гараж во дворе поставил...
Историю о том, как товарищ Приколото с помощью общественности убрал со двора гараж летчика Ковалева и разбил на этом месте клумбу с цветочками, я пропускаю. Меня начало клонить в сон. Но тут Семен Николаевич завел разговор о бутылках, и я встрепенулся.
— ...Нина Петровна рассказывала мне, что составила для вас перечень всех своих бутылок. И немудрено, для женщины каждая бутылка — событие. Помнит, когда и по какому случаю. Не то что мы, мужчины. Так вот, была у нее бутылка югославского коньяка, «Виньяк» по-ихнему, с завинчивающейся пробочкой. Откуда знать Бурдовой, что такие бутылки в приемном пункте не берут? И я недавно был в восемнадцатой квартире, к Кулику заходил. Смотрю, на кухонном столе Анатолия Петровича бутылка из-под «Виньяка» красуется. Признаюсь, меня сомнение взяло. Откуда у него такая? Коньяк ему не по зубам, на «Перцовую» или портвейн еле собирает. А дальше было так. Я спросил про «Виньяк» у Пшуковой жены, а жена — женщина серьезная, сразу в крик — лезут, мол, всякие не в свое дело. Дело, конечно, не мое, но, наверно, мужу она потом и рассказала. И сразу на меня анонимка. Вот как в жизни получается. Может, я неправильно рассуждаю? Однако на бутылочке круг замыкается, Вадим Емельянович, хорошо, что вы ко мне зашли. Недаром в газетах пишут: милиция наша сильна своей связью с народом.
6
Спускаясь по лестнице, я думал о том, что каким-то странным образом моя первоначальная бутылочная версия приобретает права гражданства. Я вышел во двор, и, когда поравнялся с цветочной клумбой — гордостью общественности, — мимо моего уха просвистел камень. Бросали из окна. Но из какого? Камешек я на всякий случай поднял. А к нему ниточкой привязана бумажка. Я развернул листок. Еще один доброжелатель писал мне крупным почерком: «Если хотите знать имя вора, приходите послезавтра в восемь часов вечера в соседний скверик, вторая скамейка справа, один и без оружия».
«Приемный пункт стеклопосуды. Открыт с 9 до 18. Перерыв на обед с 13 до 14. Выходной день — вторник».
Сейчас двенадцать часов утра, среда. Окошечко закрыто. Почему? Странный вопрос. У меня такое впечатление, что эти пункты всегда закрыты. А уж если мне приходится сдавать бутылки, то окошечко закрыто намертво, до конца века. А если и открыто, то не принимают. А если принимают, то предварительно так облают, что потом целый день чешешься. Однако сегодня я пришел сюда не по личным делам, а по службе. Уверенно стучу в окошко. Ни ответа ни привета. Стучу. Кто-то там внутри задышал.