Беспокойное наследство
Шрифт:
— Ничего сверхъестественного или странного. После ареста, отец Ребекки попытался выкупить свою дочь у брата Сигизмунда, намекая монаху, что ее жених, вскоре должен воротиться с большими деньгами. Ну, а там — слово за слово и перепуганный шинкарь выложил инквизитору всю историю о цветке папоротника и разбойничьем кладе, чем только уверил латинянина, что он на верном пути. Кстати, ротмистр Браницкий попытался уничтожить тебя, вопреки приказу брата Сигизмунда. Тот хочет заполучить тебя в свои руки целым и невредимым, чтоб иметь возможность допросить. Поэтому и везет девицу в город.
— Час от часу не легче, — хмыкнул недоверчивый богатырь. — И ты, Василий, тут
— В этой истории многое странно, — пожал плечами опричник. — И я не в обиде — доверие не словами, а поступками заслужить надо. Согласен, один бой с волкодлаком не считается. Мало ли — инквизиция коварна, могла одним оборотнем и пожертвовать, чтоб я к вам в компанию вошел. Поэтому — давайте пока остановимся на том, что я здесь по той простой причине, что только Тарас может найти и вернуть церкви утерянную реликвию. Или — по меньшей мере, не допустить, чтоб она досталась неприятелю. И я всячески — постараюсь ему в этом помочь, даже ценой жизни…
— Собственной — или его?
— Без разницы… — твердо ответил Орлов, глядя прямо в глаза Кунице. — Поймите, други: возможно я ошибаюсь, но все сходится к тому, что бесценное сокровище, спрятанное отцом — только сыну в руки дастся. И в этом я уверен, как в восходе солнца. Поэтому буду беречь Тараса, тщательней зеницы ока.
— Меня-то что беречь, — озабоченно хмурясь, произнес ведун. — Ребекку из лап инквизиторов спасать надо. Нас четверо, все при оружии и не впервой в Диком Поле. Отобьемся, если что. А она — одна, совершенно беззащитная, в руках бесноватого монаха и дюжины драгун. Кто знает, что им взбредет в голову?
— Да не кручинься ты так, парень, — попытался успокоить его Орлов. — Вообще-то, оно конечно… С арестованными ведьмочками, особенно такими хорошенькими, драгуны бывают довольно бесцеремонны. У несчастных обычно одна дорога: пытки и аутодафе, — но, я уверен: не в этот раз. Все же брат Сигизмунд знает, что девушка невиновна. А зачем ему брать лишний грех на душу? Одно дело, когда это обусловлено "вящей славой Господней", и совсем иное — потакать солдатским шалостям. Так что успеем… Им на веслах, да против течения до Каменец-Подольского дней семь добираться, а мы — в сутки уложимся.
— Это как? — не понял Куница.
— Отдохнем немного, наберемся сил и нагоним.
— Василий, а ты случайно не забыл, что тут не все, как ты, летать умеют? — напомнил Куница.
— Вот те раз, — удивился тот. — Да с такой лошадкой, как у тебя, и крылья не нужны. Вмиг доставят куда захочешь. Верно, Степан?
— Ну, положим, я тоже смогу крылья отрастить, — ответил тот. — Но вот Призрак у нас капризен больно. Под седлом ходить не хочет, а охлопом долго ли проскачешь?
— Тогда мы с тобой вдвоем слетаем, поглядим, что да как. Заодно, если случай подвернется, попытаемся девушку освободить. Брат Сигизмунд хоть и не обычный фанатик, но в чародействе ничего особенного собой не представляет, о драгунах и говорить нечего. Главное, чтобы скопом не навалились… Среди всего отряда только волкодлак ротмистр был по-настоящему опасен. Ну, да это уже в прошлом. Сумеем врасплох застать, считай: победили. А еще лучше, если сможем умыкнуть девицу потихоньку…
— Говорят, труп оборотня сжечь надо,
— Вот еще, время на него терять, — пренебрежительно отмахнулся Василий. — Улетать будем, прихвачу с собой голову Браницкого и брошу где-нибудь в трясине. Пускай оживает себе, если сможет. Безголовый, не опаснее пугала огородного будет. А вообще-то, братцы, пора бы и вам хоть что-то о себе рассказать. Я ведь Тарасу доверился только потому, что он сын Трофима Куницы и нужен мне, а о тебе — ученик чародея, вообще ничего не ведаю.
— А вот соберем сейчас побратима в дорогу, чтобы зря не тревожился, да время не терял, а там и побеседуем себе — задушевно, — ухмыльнулся Степан. — О жизни прошлой, нынешней и будущего веку…
— Аминь!
Глава десятая
Набивной струг непринужденно скользил водной гладью, без труда преодолевая вялое течение Волчанки. Двое опытных рулевых, один на носу, второй — на корме, старательно удерживали малое судно ближе к берегу, где река была совсем сонная и задумчивая. Поэтому пяти парам дюжих гребцов, даже не выкладываясь, удавалось придавать стругу приличную скорость.
Сквозь пронизанную теплыми солнечными лучами, прозрачную толщу было заметно, как на глубине резвились огромные рыбины, иногда взмывающие к поверхности, пытаясь поймать зазевавшуюся муху или стрекозу. Но, крепко связанная, с плотно заткнутым ртом, лежавшая на дне челна между четвертой и третьей скамьей, девушка не могла всего этого видеть.
— Брат Сигизмунд, простите, что отрываю вас от важных раздумий, но не пора ли присмотреть место для ночлега? — поинтересовался у дремлющего на корме, тощего монаха, правящий передним кормилом, оголенный по пояс дюжий воин.
— Да, наверное, ты прав, десятник… — не открывая глаз, разморено, с сонной ленцой ответил тот. — Благодаря Господу, сегодня мы проделали хороший шмат пути, пора помолиться и отдохнуть. Что-то я совсем умаялся…
Вечернее солнце уже припекало не так жестоко, как днем и в предчувствии скорого отдыха, мужчины налегли на весла.
— Слышишь, Клёст, — шепнул на ухо своему сухопарому соседу толстомордый гребец со среднего ряда. Его выпученные глаза, потное и красное от натуги лицо могло бы вызвать сочувствие у самого жестокосердного палача. — Устал он. А что тогда мне говорить по этому поводу?
— Реже надо было чужих баб исповедовать, Колобок, вот и ходил бы себе дальше по холодку в сутане священника, а не потел в драгунской форм.
— Да, ты прав, брат. За грехи надо отвечать. И чем больше нагрешил — тем тяжелее искупление.
— Вот, вот… — засмеялся Клест. — Наверно, брат Сигизмунд поэтому и положил ведьмочку прямо возле твоих ног, чтоб ты глядел на нее и каялся, каялся…
— Тьфу, бесовское искушение… — Колобок и рад бы не глядеть на распростертую перед ним девушку, да куда денешься, если каждое движение весла надо начинать с наклона туловища вперед. И тогда глаза заядлого греховодника, самостоятельно обшаривали всю ее ладно скроенную фигурку. Изучив таким образом, за день, наизусть каждый изгиб молодого тела, услужливо обрисованного мягкой тканью. Особенно уделяя внимание сильно выпяченной вперед, из-за заломленных за спину рук, высокой груди девушки. Два соблазнительных, пухлых холмика больше чем наполовину выпирающих из небрежно расхристанного выреза рубашки. От этого зрелища не помогали даже плотно закрытые веки, потому что тогда воспаленное воображение рисовало перед сластолюбцем расстригой уж совершенно немыслимые картины.