Беспокойное наследство
Шрифт:
— Это да, дядька Ицхак бывает очень уперт и несговорчив, особенно когда разговор заходит о деньгах, — согласился Куница. — Но, думаю, что смогу его уговорить. Ведь похорон — не свадьба, и хотел бы — да не отложишь. Сейчас к столяру зайду, а от Локтя — прямо в шинок и подамся.
— Хорошо, если так… — заметно было, что отец Василий не разделяет убежденности парня. — Ну, что ж, дай то Бог. Тогда ты занимайся своим делом, а я — умоюсь и поспешу к усопшей рабе божьей Аглае… Царствие ей небесное и земля пухом, славная была женщина. Ты, по молодости лет, наверно не знаешь, но если б не твоя бабушка, то мой младшенький Федька, может, и не родился б… — священник многозначительно покивал. — Еще и роженицу, Любашу мою, с собой мог забрать…
Со столяром Тарас договорился быстрее, чем сам рассчитывал. Ему даже во двор заходить не пришлось. Узнав, что Лукинична померла, Степан спросил только: на когда нужен гроб, прибавив при этом, что не возьмет с Тараса ни гроша. Здесь тоже Куница узнал, что пять лет тому бабушка Аглая выходила всю многодетную семью Локтей, отравившуюся грибами. Поэтому столяр тоже считал, что обязан, пусть хоть так, возвратить долг своей благодетельнице. И, стыдливо отмахнувшись от искренней благодарности Куницы, ворча себе под нос что-то о несправедливой судьбе, пошел строгать доски.
Озадаченно почесав затылок, потому что никогда ни о чем подобном ему не приходилось слышать, Тарас уже более уверенно двинулся в шинок. Уповая на то, что может и корчмарь еще раз припомнит о залеченном простреле? При этом чувствуя себя так, словно все это время разговор шел не о его родной бабушке, а о ком-то другом. Даже странно… Ведь, если не отнимать месяцев, проведенных вместе с отцом в степных дозорах и казацком ученье — он прожил с бабой Аглаей бок обок, под одной крышей, почитай девятнадцать лет. И только сегодня, впервые узнал о старушке столько нового.
Хотя, с другой стороны, чему удивляться?
С тех пор, как он стал считаться взрослым, Тарас все время проводил либо в поле, либо в лесу, либо на выпасе. А что тем временем делалось в доме, его не слишком-то и беспокоило, если разговор не заходил о скором отеле коровы или опоросе тяжелой свиноматки. Ужин на столе — вот и ладно…
Бывало целыми неделями и словом-то с бабулей некогда перемолвиться. Встал чуть свет, перекусил тем, что с ужина осталось — и за работу. Впотьмах вернулся — взвару хлебнул и спать. Все бегом, все впопыхах… Ни тебе "спокойной ночи", ни — "с добрым утром". Вот так и коротали век два самых близких и родных человека. Вроде все время вместе, а как оказалось — порознь, совершенно разными жизнями. И если б одна из них вчера не умерла, не простившись, второй бы этой несуразности, возможно, так никогда и не заметил.
И хоть не было в том его особой вины или преднамеренного пренебрежения: просто жизнь как-то так складывалась, — но понял Тарас Куница, что от этого подспудного чувства вины ему уже никогда не избавится. Ведь перед самим собой не слукавишь!
Вдруг отчетливо припомнились все случаи, когда бабушка пыталась завести какой-то разговор, а он бесцеремонно обрывал ее на полуслове — мол, не ко времени, бабуля, устал я сегодня, позже поговорим. А там и забывалось… Вспомнил, осиротевший внук, что никогда не интересовался он: сыта ли бабушка Аглая, здорова ли? Может, устала за день, или помощь какая нужна по дому, помимо обычных мужских дел? Но зато, как бы поздно он не воротился — с работы или гулянки — хоть под самое утро, его ужин всегда был разогрет.
И так стыдно сделалось парню от этих горьких воспоминаний, что хоть садись, да плачь!
Он и заплакал бы горько, навзрыд, — как рыдал лет десять тому, когда впервые осознал, что мамки у него нет, — если б слезы обладали силой хоть что-то искупить или исправить…
Глава третья
Шинок "У старого Шмуля", располагавшийся на южной окраине Михайловки являл собой просторный шестистенок, сросшийся дальней от реки стеной с хатой самого корчмаря. Рачительный хозяин
Но наличие такого просторного питейного заведения объяснялось совсем не тем, что жители села были безудержно падки на хмельное зелье и все свободное время проводили в корчме, а тем обстоятельством — что Михайловка была не совсем обычным селом, заселенной мужиками-гречкосеями.
Более века тому зародилась деревня из кузницы Михаила Груздя, облюбовавшего это место из-за пролегавшего неподалеку торного большака, ведущего с басурманских земель в западные страны. Так называемого Курного Шляха, которым еще и до сих пор частенько пользовались многие рисковые купцы, желающие сократить свой, и без того неблизкий путь, или избежать большой пошлины, начисляемой казной за проезд по коронным трактам и за относительно безопасный ночлег в пределах Брацлавска. А что, остановившиеся у кузницы по какой-либо дорожной надобности — подковать лошадей или подтянуть обод колеса, купцы любили сытно поесть, то просторный шинок на берегу Волчанки возник так быстро и споро, будто из-под земли вырос.
Кстати, более вертлявая и порожистая к югу, речка в этих местах уже становилась вполне спокойной, глубиной проходимая для небольших стругов. И, знающий потайные мели и другие капризы Волчанки, лоцман мог довести караван по воде до самой Днестры. А уж там, плыви себе вверх против течения, хоть в Галич, хоть — до самого Лемберга или Краковяка. Немного медленно — зато вполне безопасно, из-за сильной болотистости берегов разбойники не озоровали и — почти напрямки. Поэтому, — пусть не ежедневно, но достаточно часто, чтобы хозяин мог не только не разориться на непрерывно увеличивающихся налогах, но еще и пару злотых в кубышку припрятать, — корчма заполнялась усталыми, проголодавшимися путниками, готовыми щедро расплатиться за сытную домашнюю стряпню. И главное — даже не спрашивая о цене и совершенно не торгуясь. Заказывая при этом в огромных количествах крепкое самодельное хлебное вино.
Не пустовал шинок и сегодня, в очередной раз давая возможность заработать на, не то чтоб безбедную, но вполне безмятежную и сытную жизнь своему нынешнему хозяину — Ицхаку Шмулю. В деревенском обиходе — жиду Изе, два десятка лет тому прибившемуся в Михайловку откуда-то из-под Чернига или Бряниска и женившемуся на осиротевшей дочери покойного внука самого Шмуля. Молодой горбоносый красавец, великолепно выглядевший даже в надетых на нем обносках, так пришелся посердцу толстушке Циле, что свадьбу молодые сыграли сразу же, как только закончился траур по ее отцу. И если Циля заимела себе мужа, то какая польза была от этого брака Ицхаку — жителям Михайловки оставалось только гадать. Поскольку здешний старожил дед Матвей, будучи слегка на подпитку и от этого более словоохотлив, совершенно серьезно утверждал, что корчмарь и по сей день ходит в том же драном лапсердаке, в котором заявился в село. Разве что новых заплат чуток прибавилось…
Сквозь распахнутые настежь, затянутые бычьим пузырем, окна на улицу отчетливо доносился гул множества мужских голосов. А на пристани, возле двух набивных стругов, невесть когда и приплывших — ведь Куница отчетливо помнил, что на рассвете их тут в помине не было — возились несколько молодых мужчин. Все как один при оружии и в пристойных зерцалах. Похожие на охранников весьма богатого купца, либо — на ратников из придворной милиции какого-нибудь очень знатного вельможи…
— Как я погляжу, гешефт не стоит на месте? — вместо приветствия произнес Тарас, увидев прислонившегося к калитке, и о чем-то глубоко задумавшегося хозяина корчмы.