Беспокойные союзники
Шрифт:
Возле камина стоял слепой слуга, а напротив Фелтерина виднелось разукрашенное резьбой кресло, больше похожее на трон, и на нем человек, закутанный в плащ с надвинутым на лицо капюшоном. Из-под капюшона зловеще светились красным глаза незнакомца.
— Господин мой Фелтерин. — Голос звучал вполне дружелюбно и принадлежал, похоже, человеку молодому, хотя актер так и не смог, несмотря на весь свой опыт, определить (и это очень его беспокоило), кто этот человек: мужчина или женщина? — Знайте, что на самом деле вы находитесь вовсе не здесь.
Хотя, впрочем, вы, вероятно, это и так уже поняли?
Ничего Фелтерин не понял, но кивнул утвердительно:
— Вот и хорошо, — продолжал голос. — Я предполагал, что столь опытный актер легко догадается, что это всего лишь иллюзия. Некий способ общения. Меня зовут Инас Йорл, я житель этого города, но нечасто выхожу в свет по причинам, которые, возможно, объясню вам позже. Я решил встретиться с вами наиболее удобным для меня образом и прошу вас помочь мне развеять скуку, связанную с тем, что я вынужден все время сидеть дома.
Вот это Фелтерин мог понять! То, что этот человек прячет свое лицо под капюшоном, и то, сколь хитроумно устроил он эту тайную встречу, свидетельствует, по всей вероятности, о каком-то жестоком увечье.
— Вы, должно быть, желаете, чтобы я придумал для вас в театре что-нибудь вроде закрытой ложи? — предположил он. — Чтобы самому видеть оттуда все, оставаясь абсолютно невидимым для других, верно?
— Как вам удалось так быстро меня узнать? — спросил Инас Йорл, и голос его изменился — не тон, но тембр. Это привело старого актера в восхищение: мастерское владение голосом!
И так тонко, как бы невзначай! Именно так он сделал бы сам, играй он подобную роль — Нет, мой добрый господин, вас я не знаю, — возразил он. — Но знаю других, просивших меня о таком же одолжении. У одной прекрасной дамы лицо было изуродовано оспой… Другой человек, благородный воин, не желал демонстрировать страшные шрамы, оставленные ему на память войной… Ничего необычного в подобной просьбе нет. В Ранке у нас по крайней мере одна ложа всегда была снабжена специальными занавесями — как раз для такой надобности. Думаю, мы и здесь можем это устроить, хотя, признаться, не ожидал, что кто-то уже сейчас обратится ко мне с подобной просьбой.
Из-под капюшона донесся смех, и не успел он отзвучать, как голос Инаса Йорла опять изменился: теперь он звучал отрывисто, гортанно, с хрипотцой — так мог бы разговаривать старый вояка. Фелтерин искренне позавидовал его Поразительному умению управлять своими голосовыми связками.
— Ну что ж, по крайней мере, ты обо мне ничего не знаешь!
Это совершенно бесспорно. И я, видимо, пока оставлю тебя в твоем святом неведении, ибо ты здорово насмешил меня своим простодушием. Хотя все равно ты рано или поздно узнаешь.
И мою ситуацию ты разгадал довольно точно. Хорошо, отдыхай пока, Фелтерин Теспиан. Можешь еще поспать. И считай, что заключил самую выгодную сделку в мире: ведь ты способен менять обличье по собственной воле, то надевая ту или иную маску, то снимая ее. А теперь — спи!
Фелтерину ужасно хотелось продолжить столь интересную беседу, еще хоть немного побыть в обществе Инаса Иорла, потому что как раз в этот момент он заметил, что его собеседник явственно меняется — как внешне, так и внутренне; вот уж какому фокусу он бы с радостью научился тоже! Исполнение главной роли в пьесе «Рогет-горбун» всегда считалось одной из вершин актерского мастерства, но не потому, что роль эта требовала огромной эмоциональной отдачи, а из-за чисто технических трудностей: актера стягивали специальной «сбруей», с помощью которой имитировали физическое уродство Рогета. Фелтерин готов был уже умолять Инаса Йорла научить его искусству подобного перевоплощения, но вдруг почувствовал, что его захлестнула какая-то темная волна — и проснулся в своей постели, крепко и нежно обнимая Глиссельранд. Сквозь щели в ставнях уже пробивались лучи утреннего солнца.
Он осторожно убрал руку, чтобы не потревожить жену, тихонько выбрался из постели и оделся. Когда он кипятил воду в маленькой кухне, чтобы приготовить себе ячменный отвар, то услыхал, как скрипнула, открываясь, и тут же захлопнулась дверь театра. Должно быть, художник Лало пришел пораньше — рисовать набор декораций для сцены аутодафе в третьем акте, решил Фелтерин.
Нет в мире ничего более впечатляющего, чем создание на сцене иллюзии горящего костра, но нет и ничего более трудного для осуществления. На сей раз, чтобы произвести на зрителей наиболее сильное впечатление, Фелтерин решил прибегнуть к использованию трехсторонних декораций с разными, так сказать, фазами горения костра на каждой. Декорации эти можно было вращать, а снизу к ним крепились узкие полоски материи, имитирующие языки пламени, и Лемпчину предписывалось неустанно колебать это «пламя» с помощью потайной системы веревок и колосников. В мерцающем свете факелов эффект должен был быть поистине потрясающим.
Фелтерин так размечтался, что, забыв про кипящий чайник, сходил за текстом пьесы и записной книжкой и принялся заносить туда свои соображения, которые, как он считал, способны еще более усилить воздействие этой замечательной сцены на зрителя. Он едва заметил, как вставшая с постели Глиссельранд поставила возле его локтя горшок с ячменным отваром и кружку, а также — тарелку с яичницей, сыр и нарезанный хлеб, оставшийся с вечера. К этому она добавила миску с вареньем из весьма редкого сорта красных апельсинов, тех самых, легендарных, энлибарских. У них еще оставалась примерно дюжина этих замечательных плодов, полученных в уплату за билеты на их спектакль «Стальной скелет». Эту пьесу, по мнению большинства, написал некий энлибарский колдун, и энлибриты готовы были ехать куда угодно, лишь бы увидеть постановку.
Из глубокой задумчивости Фелтерина, склонившегося над текстом, вывел незнакомый женский голос, гулко зазвучавший под сводами театра и сопровождаемый дивными колоратурами Глиссельранд.
— Я всего лишь принесла Лало обед, — говорила женщина, — хотя, честно говоря, все же надеялась вас увидеть. Прошло уже много лет, но мне никогда не забыть… Видите ли, когда Лало работал над одной картиной, с помощью которой, в сущности, и завоевал мое сердце, я от нечего делать решила сходить на ваш спектакль — и увидела вас в этой пьесе, меня прямо-таки восхитила та замечательная сцена, перед шатром…
— Да-да, конечно, я помню, — отвечала Глиссельранд, и в голосе ее явственно слышалось нескрываемое удовлетворение — такое счастье может испытывать только актер, узнавший, что о его игре помнят двадцать лет спустя! — А вы не подскажете, как называлась та пьеса?
— «И сапожник, и поэт», — ответила женщина, а Фелтерин наконец понял, что это Джилла, жена Лало. — Я тогда восприняла ее очень близко к сердцу, ведь там описана судьба, удивительно похожая на мою собственную. И когда спектакль окончился, я почувствовала себя так, словно все мое отношение к жизни вдруг переменилось. Даже люди стали выглядеть по-другому! И сама я чувствовала себя совсем иначе!