Беспокойный адмирал
Шрифт:
Адмирал сел писать письма и велел Ваське разбудить себя завтра в шесть часов.
— А мундир готовить?
— Зачем мундир?
— А смотры делать!..
— Ты, Васька, хоть и бестия, а глуп. Зачем смотры делать в мундире, когда можно и в сюртуке? Не мешай мне!
XX
Почтовый пароход, пришедший из Гонконга на следующий день, привез европейские газеты, в которых, между прочим, сообщалось о крайне натянутых отношениях между Россией, Англией и Францией и предсказывалась вероятность
Беспокойный адмирал был встревожен за положение своей маленькой эскадры и еще более раздражен тем, что из Петербурга не было никаких известий об этом.
— Эдакие скоты… эдакие болваны! Всякие глупости спешат написать, а то, о чем нужно, не пишут, — громко проговорил адмирал и, видимо, взволнованный, заходил по каюте, повторяя время от времени весьма нелестные эпитеты по адресу высшего морского начальства.
Вызванный им консул не мог сообщить адмиралу никаких точных известий. Он тоже ничего не знал.
Отпустив консула, адмирал долго ходил, обдумывая свое положение, и наконец велел сигналом потребовать к себе всех командиров судов.
Сообщив им газетные известия, он сказал:
— Если, господа, в самом деле будет война, эти подлецы англичане получат известие о ней раньше, чем мы, и могут захватить нас врасплох… У них в китайских водах огромная эскадра. Придет и разнесет нас, как дураков, благодаря тому, что у нас в министерстве сидят болваны-с!
Флаг-капитан Ратмирцев, присутствовавший в адмиральской каюте, решил сегодня же проситься в Россию по болезни и в то же время подумал, что у него есть большие козыри в руках, чтоб насолить этому ненавистному ему адмиралу в глазах морского министерства.
— Но этого не случится… не может случиться! — воскликнул адмирал, сверкнув глазами. — Нас не возьмут живьем… Я прошу вас, господа, быть во всякую минуту готовыми к бою… Орудия имейте всегда заряженными… И я не сомневаюсь, что в случае чего каждый из вас сумеет поддержать честь русского флага.
Все молча наклонили головы.
Адмирал между тем продолжал:
— Завтра же с рассветом прошу всех выйти в море и держаться у Нагасаки… Если увидите англичан или французов, клиперу «Кобчик» немедленно дать знать сюда. Я остаюсь здесь ожидать почты и ответа от посланника нашего в Иеддо… Надеюсь, что вы, Николай Афанасьич, и вы, Егор Егорыч, поторопитесь исправить свои повреждения? — обратился адмирал к командирам «Резвого» и «Голубчика».
Оба командира отвечали, что на их судах будут работать день и ночь.
— Если известия из России, — продолжал адмирал, — подтвердят газетные сообщения, каждый из вас, господа, получит от меня инструкцию. А пока прошу держать в тайне то, что я вам сказал, а то этот англичанин-фрегат, который стоит здесь, может узнать наши намерения… Объявите на берегу и всем офицерам, что идете в Гонконг… а на рассвете непременно сняться! — приказывал адмирал.
Один из капитанов заявил, что он едва ли успеет окончить расчеты с берегом.
— Чтоб были окончены! И скажите вашему ревизору,
— Слушаю, ваше превосходительство!
Капитаны были отпущены и, разъехавшись по своим судам, сделали распоряжения об уходе с рассветом из Нагасаки в Гонконг. На «Резвом» и «Голубчике» принялись немедленно за работы, и в тот же день новые мачты были привезены с берега.
А беспокойный адмирал в это время набрасывал свой план действий на случай войны и затем стал писать инструкцию командирам и донесение в Петербург.
Все это он делал с стремительной горячностью, точно война должна быть объявлена не сегодня-завтра.
Ратмирцев несколько раз в течение дня спрашивал Ваську, что делает адмирал, и каждый раз получал ответ, что адмирал пишет.
Наконец, уже вечером, флаг-капитан опять осведомился у камердинера.
— Пишет! — отвечал Васька.
— А как он… в духе? — спрашивал Ратмирцев.
— Не должно быть, Аркадий Дмитрич… Давече я подавал ему стакан лимонада, так он… уставил довольно даже грозно глаза, я так и полагал, что он меня кокнет этим самым стаканом…
У трусливого флаг-капитана невольно пронеслась мысль: «А что как он и меня кокнет?»
— Если угодно, я сейчас пойду посмотрю, Аркадий Дмитрич, в каком он находится теперь градусе…
— Сходи…
Через минуту Васька вернулся и доложил:
— Извольте идти к нему, Аркадий Дмитрич, он в самом лучшем, можно сказать, состоянии своего характера.
Ратмирцев вошел в адмиральскую каюту и увидал адмирала, сидевшего без сюртука за столом. Среди тишины слышно было, как шуршало перо по бумаге.
Адмирал не слыхал, как вошел флаг-капитан, и, видимо, увлеченный, продолжал писать.
Ратмирцев обдернул сюртук, пригладил и без того прилизанные свои височки и чуть слышно кашлянул.
Ни малейшего результата!
Тогда флаг-капитан кашлянул громче.
Быстрым движением адмирал вздернул свою большую круглую, коротко остриженную голову и уставил на Ратмирцева глаза.
Эти глаза, блестящие и возбужденные, казалось, не видали флаг-капитана и были где-то далеко-далеко.
— Прошу извинить меня, ваше превосходительство, — начал Ратмирцев, наклоняя голову в почтительном поклоне, — я, кажется, помешал вам.
Только при звуках этого почтительно-тихого голоса адмирал, по-видимому, сообразил, кто перед ним.
И он резко и недовольным тоном спросил:
— Что нужно-с?
— Я пришел к вашему превосходительству с просьбой, большой просьбой, и смею думать, что ваше превосходительство…
Адмирал положил перо и нетерпеливо перебил:
— Да говорите короче, Аркадий Дмитрич, а то вы всегда удивительно мямлите… В чем дело?
Но Ратмирцева недаром же прозвали «придворным сусликом». Внутренне негодуя на этого «грубого мужика» (распишет он его в Петербурге!), он тем не менее продолжал тем же почтительно-изысканным тоном, чуть-чуть ускоряя речь: