Беспокойный

Воронин Андрей Николаевич

– Хватит так хватит, – миролюбиво согласился Сергей. – Я просто не знал, что ты у нас такой впечатлительный…

Он раздернул горловину полупустого рюкзака, вынул оттуда две пары инфракрасных очков и протянул одну Комбату.

– Интересно, сколько у нас будет времени? – сказал тот, прилаживая на голове эластичный ремень.

– Сие одному Богу известно, – вздохнул Казаков. – Сам знаешь, от скольких факторов это зависит. Какие у них генераторы, в каком они состоянии, как происходит переключение – автоматически или с пульта… А если с пульта, то кто за этим пультом сидит и что у него в голове – мозги или мякина. Может, это такой воин, что ему начало Третьей мировой проспать – раз плюнуть. Но

боюсь, это дело у них налажено четко и эти штуковины, – он постучал пальцем по массивному корпусу прибора ночного видения, – нам вряд ли пригодятся. Знаешь, как оно бывает, когда дизелисты работают отчетливо: свет моргнул, и снова все в полном порядке…

Борис Иванович посветил на циферблат часов.

– Пора, Серега, – сказал он и затоптал окурок. Казаков последовал его примеру.

– Пора не пора, иду со двора. Кто не спрятался, я не виноват, – сказал он и, проверив, надежно ли держится в гнезде провод, откинул плексигласовый колпачок, предохранявший кнопку от случайного нажатия.

Глава 19

Николай Подольский подтянулся на руках и с плеском перевалился через цементный бортик колодца. Он был десантник, а не боевой пловец и, несмотря на отличную физическую форму, от всех этих подводных приключений устал как собака.

Алюминиевый ранец дыхательного аппарата отчетливо лязгнул о бетон. Вытянутое в высоту, как труба крематория, помещение подхватило звук, и он пошел гулять, отскакивая от стены к стене, как теннисный мячик, – дзинь-бам, дзинь-бам, дзинь… бам… дзинь… Стоявший за дверью охранник насторожился и, пользуясь тем, что плексигласовое забрало скрывает лицо, осторожно стрельнул глазами в сторону следящей камеры. Камера смотрела прямо на него; она была оснащена весьма чувствительным микрофоном, который тоже мог уловить раздавшийся внутри охраняемого помещения подозрительный звук.

Среди личного состава ходили жутковатые легенды о гигантских крысах, будто бы обитающих в малоисследованных лабиринтах законсервированных ангаров и нижних уровней, о крабах-мутантах и непонятном, ни на кого не похожем, обросшем водорослями и полипами многоруком чудище, всплывающем иногда по ночам в бассейне причального дока, чтобы схватить, утащить на дно и употребить в пищу зазевавшегося часового.

В прокуренном, пропахшем сапожным кремом и одеколоном, наполненном голосами и человеческим теплом спальном помещении эти байки воспринимались именно как байки и не вызывали у слушателей ничего, кроме здорового смеха. Но в тишине пустого, скудно освещенного бокового коридора, куда редко кто заглядывал, смеяться над ними почему-то не хотелось, и раздавшийся за запертой дверью звук наводил на мысли и подозрения самого неприятного, мрачного и зловещего характера.

За дверью находилась кладовая подводного снаряжения, а также колодец, которым пользовались, когда надо было зачем-то спуститься в затопленные уровни бункера. Охранник заступил на пост около полутора часов назад. За это время в охраняемое помещение никто не входил. Таким образом, акваланг из кладовой тоже никто не брал, и никто не мог, нырнув в бассейн причального дока без дыхательной аппаратуры, вынырнуть в кладовой, если только не имел жабр или легких размером хотя бы с дельфиньи.

От этих мыслей охраннику стало окончательно жутко, и, чтобы не впасть в настоящую панику, он повернулся к двери лицом и дважды повернул против часовой стрелки стальной штурвальчик запорного устройства. Возможно, при прочих равных условиях он воздержался бы от выяснения природы насторожившего его звука, но недремлющее око невидимого и всеведущего полковника Маковского продолжало таращиться на него из-под потолка, а Маковский, по твердому убеждению личного состава, был страшнее всех морских

чудовищ, вместе взятых. Дверь открылась, и охранник осторожно переступил порог, держа палец на спусковом крючке своей скорострельной девятимиллиметровой «эмпэшки». При этом он вышел из поля зрения следящей камеры. Внутри кладовой камер не было, и неспроста: если в коридорах бункера полковник Маковский мог успешно скрывать лицо от любопытных объективов за пластиковым забралом такого же, как у всех охранников, шлема, то здесь маскарадный костюм вертухая приходилось снимать.

Взору охранника предстала пустая кладовая с круглым колодцем посередине. Вода в колодце все еще беспорядочно плескалась, словно в нее только что кто-то погрузился или, наоборот, из нее вылез…

Да, вылез. Бетонный бортик колодца в одном месте потемнел от влаги, на полу поблескивала небольшая лужа, от которой в направлении двери тянулась цепочка мокрых следов, похожих на отпечатки лап гигантской лягушки. Судя по этим отпечаткам, лягушка передвигалась на задних конечностях и в таком положении была ростом со взрослого человека.

Лягушка ростом с человека… Человек-лягушка…

В тот миг, когда не блещущий остротой ума охранник начал прозревать, в кладовой раздался негромкий хлопок выстрела из оснащенного глушителем пистолета. По цементному полу с веселым звоном запрыгала дымящаяся гильза. Николай Подольский подхватил падающее тело, аккуратно опустил его на пол и тихо прикрыл дверь.

Вскоре дверь снова открылась, и охранник, поправляя на плече ремень пистолета-пулемета, вернулся в поле зрения следящей камеры. Он аккуратно запер дверь, зачем-то посмотрел на часы и замер, широко расставив ноги и положив руки на вороненый казенник.

В зеленоватом сумраке подводного грота таймер укрепленного на силовом кабеле взрывного устройства отсчитывал последние секунды.

* * *

– Спрашивайте, коллега, – предложил генерал-полковник Шебаршин. Он обошел массивный письменный стол и с удобством разместился в хозяйском кресле, откинувшись на резную готическую спинку и забросив ногу на ногу. – У меня тоже есть к Виталию Анатольевичу пара вопросов, но я с удовольствием уступлю вам, так сказать, право первой ночи, поскольку вам явно не терпится. Да и инициатором этой беседы, как ни крути, стали вы.

– Я почему-то так и думал, – продолжая скалить в улыбке мелкие желтоватые зубы точь-в-точь как тогда в стендовом кресле, сказал полковник Маковский. – Вы не возражаете? – спросил он у Шебаршина и, не дожидаясь ответа, уселся боком к нему на угол стола. – Да вы присаживайтесь, полковник, в ногах правды нет. Справа от вас довольно удобный диван, не стесняйтесь. Пусть вас не смущает, что на этом диване, бывало, тискал специально доставленных из самого Берлина фройляйн бригаденфюрер СС Ризенхофф… Впрочем, о чем это я? Вам ли смущаться такими мелочами! Ведь вы в своих научных изысканиях вот-вот переплюнете самого доктора Менгеле! Так я вас слушаю, Валерий Игоревич.

Черных с видимым облегчением не столько сел, сколько рухнул на антикварного вида диванчик, обитый тисненой кожей, – он очень надеялся, что все-таки телячьей, а не человеческой.

– Вы… это вы? – наконец сумел он выдавить из себя.

– Несомненно, – без необходимости подчеркнув ироническим тоном очевидную бессмысленность этого вопроса, весело ответил двести девяносто пятый, каким-то образом воскресший из мертвых и прикинувшийся полковником Маковским. – Я – это именно я, а не кто-то другой. Понимаю ваше удивление, коллега. Вы ведь до сих пор пребывали в блаженной уверенности, что ноль-два девяносто пятый, этот лысый клоун, за два года буквально въевшийся вам в печенку, откинул копыта в стендовом кресле, не выдержав поданного вами на аппаратуру максимального напряжения…