Беспокойство
Шрифт:
— Соображаешь, что это за машина?
Низкорослый тряхнул головой, будто пробуждаясь от цепкой мысли:
— Не знаю, герр капитан. Не мое дело…
«А ведь врет, карлик, — подумал Стенбек и, заложив руки за спину, прошелся по двору. — Конечно врет… И про меня, возможно, все знает — и адрес, и институтскую лабораторию, чем я занимаюсь в спецслужбе».
Он опять подошел к низкорослому.
— Откуда родом?
— Из Восточной Пруссии…
— А-а… В Берлине бывал?
— Нет.
Спросил и других. Все они оказались жителями окраин. Стенбек немного повеселел. Но на всякий случай, уходя, бросил:
— Я ведь тоже из Пруссии. В Раушине ресторан имею. Кончится война — приезжайте ко мне, господа, — соврал он, думая о конспирации.
Шумилов со связанными руками сидел все в той же позе. Зеленая его фуражка лежала у стола. Стенбек поднял ее и грубо надел на голову пленного.
— Страшно умирать? — спросил он, пройдя на свое место.
— Страшно не мне, а вам, капитан…
— Молчать!.. Ты — труп! Здесь твоя могила! — ткнул он рукой в дощатый, давно не мытый пол и тут же затянулся сигаретой. Дым кольцами, все гуще и гуще. Уже не видно пленного. А мысли, как сумасшедшие, несут его прямо в подземелье — не остановишь. И дым не дым. Это же струи газа, огромные, кудрявые, вдали превращаются в облако с голубыми прожилками. «Их там тысячи. Умертвим всех сразу до единого. Свидетелей не будет, Стенбек». Голос Мюллера как шепот ветра. И рука его, большая, как коряга, тянется из дыма…
— Позвольте… А-а…
И захлебнулся под громадной ладонью, охватившей и рот, и скулы, аж шея хрустнула.
— Честно говорил: гвозди беспокоят. О них и веревки ваши перетер, — сказал Шумилов, когда уже переоделся в форму Стенбека. Форма по длине была коротка, а в ширину как раз. Стенбек в ответ только пучил глаза, сказать ничего не мог: рот был плотно забит каким-то тряпьем…
Побег Шумилова не остановил приказа на газовые атаки. Потом, когда катакомбы оказались в руках немецких войск, он, Стенбек, решил осмотреть подземелье. Вместе с Венке осматривали… Трупы, трупы… В самых различных позах — распластанные, согбенные, с покусанными губами. Венке тогда сказал: «Теперь, Стенбек, ты можешь быть спокойным — никто тебя не накажет за побег пленного, напротив, высокую награду получишь. А после войны директором института станешь». Рыжий как в воду смотрел: доктор Мюллер обещал директорское место. А теперь… вон как все обернулось! Новые хозяева… Только бы свидетелей устранить.
Мысли о прошлом прервал Венке, с шумом вошедший в кабинет. Стенбек ждал его.
— Ну как, согласен?
— Мое дело — спортивная и физическая подготовка. Мери, быстро! Мери, прыгай через «коня»! Мери, на старт!.. Но тут такое дело, что я готов рискнуть. Я их переправлю, Стени. В свое время не таких переправлял. Мери, быстро!
И захохотал как очумелый, играя плеткой: вжик, вжик — над ухом Стенбека.
Глава вторая
Чуда, на которое рассчитывал Стенбек, не произошло… Венке тоже ожидал сильного эффекта. «О, Стени, эта встреча потрясет русского Мери!» Он распахнул дверь и, пропустив вперед нагруженного личными вещами Сергея, застыл в ожидании. Виктор бросился к Сергею.
— Братишка! Сережа! — протянул руки, чтобы обнять, но Сергей отступил назад.
— Ты кто есть?
— Твой брат… Виктор Шумилов.
— А-а… Что-то не помню…
Венке разочарованно покачал головой и бросился показывать Сергею его кровать, тумбочку.
— Мери, целоваться потом будете! — прикрикнул он уже из умывальной комнаты, куда забежал, сам не зная зачем. «Не получилось, Стени. Русский Мери — дикарь», — подумал Венке.
Сергей осмотрел тумбочку, начал выкладывать из чемодана учебники, для чего-то листая каждый. За спиной стоял Виктор. «Может, двоюродный, папиного брата сын? Уж очень похож на меня», — промелькнула мысль у Сергея.
— Мери, сегодня по случаю вашей встречи освобождаю вас от занятий… Скоро для вас отгремит приютский колокольчик. Ну-ну, не дичиться, как это по-русски говорится, вы одной крови. Россия! — потряс плеткой и, отстегнув флягу, прищурил один глаз: — Пусто… Виктор, пойдем, бутылочку ради встречи выдам. Серж, Россия! Пошли, Виктор…
Коттедж — веранда, одна комната метров двадцать, умывальная с кабиной для душа. В комнате, как и в общежитии, две железные кровати с армейской постелью, две тумбочки, окрашенные в голубой цвет, портрет человека с птичьим носом на стене, три легких с парусиновым сиденьем полукресла…
Осмотрев помещение, Сергей в ожидании Виктора подошел к окну… Знакомый лес, прямые бетонированные дорожки и здание котельной вдали, закованное глухой железной оградой.
Так и раньше было: перед отправкой на родину мальчишек поселяли в отдельные, более благоустроенные помещения.
Россия… Для Сергея это — одноэтажное здание в восемь окон, четыре смотрят на реку и четыре во двор заставы. Баня, маленький домик, наполненный по субботам звоном шаек и веселыми голосами бойцов-пограничников. Еще была школа, в долине среди садов белела. Ну и, конечно, папа, мама и Анюта. Папа ярко помнится: широколицый великан с курчавой головой и смеющимися глазами. Когда брал на руки, у него поскрипывали ремни, а гладко выбритые щеки пахли солнцем. Мама вечно шила на машинке и себе, и Анюте, но чаще всего штопала красноармейские брюки и гимнастерки. Лицо у мамы нежное-нежное, а брови будто тушью нарисованные. «Сережа, не трогай Анюту». А косички у Анюты — два хвостика — сами просятся, чтобы подергать их. Конечно, не больно, слегка, чтобы потом поиграть с сестрой. От Анюты только косички и остались в памяти… И еще вспомнились мечты… Стоит он, Сережа, во дворе заставы, и думается ему… Россия, наверное, там за косогором, на котором пенились вишневые сады, а летом пламенели от созревших плодов. А может быть, Россия, о которой так интересно рассказывал папа, была еще дальше садов, за самой ветряной мельницей, издали похожей на тетеньку, одетую в темный и длинный балахон. Руками махала и звала эта мельница, звала посмотреть…
Не успел… Война, вернее, та грохающая взрывами ночь, которая отняла у него маму, папу и Анюту, лишила его возможности посмотреть, что же за мельницей и там, за горизонтом, вечно покрытым дымкой. По рассказам и книгам знал, но хотелось собственными глазами увидеть…
Размечтался и не услышал, как вошел в комнату Виктор.
— Сережа…
«И верно, здорово похож на меня».
Виктор поставил бутылку, сбегал в умывальную (там шкафчик с посудой), принес стаканы. Из тумбочки достал колбасу и плитку шоколада. Все время что-го говорит, а Сергей думает о своем: «Папин брат жил в Керчи, наверное, это его сын. Венке знает, что у папы был брат… Дядя Вася. Сам я рассказывал Венке и про письма дядины говорил».