Беспокойство
Шрифт:
— Слышишь? Спрашиваю…
— Сто километров прямо, а потом кругом столько же. — Алешка отвернулся: чего я с ним буду разговаривать. И ты, Сашко, молчи. Он ищет путь для перехода границы. Это точно. В проводники думает нас взять. Похолодел от этой мысли и притих.
— А ты знаешь? — наклонился Кайши к Сашко. — Отвечай, далеко граница?
— Это секрет, дядя. Тайна. В такую игру мы не играем. Развяжите мне руки…
— А скажешь?
— А вы настоящий шпион? Или… понарошному?
— Ты, девочка, сошла с ума. Мне надо к Василию Ивановичу, к Добрыне. Поняла?
— Поняла…
— Молчи, Сашко!
Кайши подпрыгнул от Алешкиного выкрика. «Сын коменданта… Хоросо. Хоросо. В таком случае с тобой разговор один».
Он выхватил пистолет и нацелил его в Алешку.
— Вот так, скажешь?
Темный зрачок дула приближался медленно и застыл у самого переносья. Алешка смотрел на этот зрачок застывшим взглядом, спиной прижимаясь к шершавому стволу сосны: хотелось отодвинуться, но сосна не поддавалась, лишь почувствовал: вершина дерева качается, поскрипывает. Во рту стало сухо, и он с силой проглотил слюну.
Алешке было одиннадцать лет, и жил он поступками книжных героев да дыханием границы, ожиданием приключений. Сию минуту же все это — быль… Вот он, враг, перед ним, тот самый нарушитель границы, с которым Алешка в мыслях встречался не раз, выдумывая всякие необыкновенные истории. Только обелиск на могиле матери иногда как бы отрезвлял Алешку, чуть ослаблял фантазию и заставлял задумываться о жизни реальной и сложной, порой жестокой. Но только на миг, всего лишь на один миг.
Темный зрачок пистолета холодил переносье. Не выстрелит. Услышат в комендатуре. Разве он об этом не знает… Прибегут и свяжут. Их, наверное, уже ищут… Только бы Сашко не подвела. Она девочка… Уже плачет… Сашко, не плачь!
Но это лишь мысленно, а сказать ей Алешка ничего не может — язык вдруг стал деревянным. И лицо вспотело. Отчего бы это? Ведь так зябко, зубы постукивают.
— Не надо убивать! — закричала Сашко.
— Дурочка! Не разговаривай с ним!
Наконец-то язык отошел. Алешка уперся ногами в землю, скользя по стволу спиной, встал. Эх, если бы руки не были связаны! Придумал бы что-нибудь. А теперь что можно сделать… Закричать на весь лес…
— А-а-га-га-га!
И захлебнулся, как там, в траве, от противной шершавой ладони Кайши. «Га-га-га» — прокатилось по лесу. И Сашко приподнялась и тоже:
— А-а, га-га-га! Не трогайте нас! Отпустите!
Кайши схватил Сашко. Повернул лицом к Алешке. Крутит головой по сторонам. У Сашко бьется сердце — хук-тук-тук. И вся она дрожит.
— Уговор такой: вы меня проводите к границе, и я вас отпускаю. Только тихо, ни звука!
— Я демаскалуюсь. Видите, какие у меня волосы, они далеко-далеко заметны. Нас поймают.
Кайши подумал, действительно, у нее голова — подсолнух на зеленом фоне… Да, да, на километр заметна.
— Где твой платок? Ты его сбросила?
Не она, Алешка зубами стащил его при первой остановке, когда перешли речку и нарушитель менял обувь — ботинки на сапоги, и, наверное, другого размера. Об этом смекнул Алешка. Платок он снял, чтобы пограничникам легче было найти их. Сашко только сейчас догадалась. И она, конечно, не скажет, куда делся платок.
— Ты его сбросила?
— Я всегда хожу с открытой головой. Поэтому у меня волосы красные. Солнышко их красит.
— Когда ты его сбросила? Вспомни!
Да разве вспомнит, разве скажет! Кайши понял: не скажет. Только время можно потерять. Проклятый платок! Он наведет на след. Подальше от этого места…
Следы вели к реке. Они печатались на траве четко, и Турову не представляло особого труда определить, что тут прошел взрослый человек, не Алешка и не Сашко. Как быть: продолжать идти по следам или искать ребят? Собака натягивает поводок, просится вперед. И кому принадлежат эти следы? Прошел один, — значит, кто-то посторонний: в наряд не посылают по одному.
Теперь можно и выстрелить, услышат в комендатуре. Он нажал на спуск раз, второй… Горячим шибануло над головой: бах-ха-ха. Он еще раз выстрелил. Поторопил Дика:
— Вперед, вперед!
Через минуту, другую — стоп: крутой берег реки. Собака рванула в сторону, и он побежал за ней. Метров через сто закружил Дик, заметался то к реке, то от реки.
— Дик, след! Ищи!
След пропал. Мокрая от росы трава выпрямилась на солнце.
— Дик, след! Сле-е-ед! — закричал Туров, встревоженный беспомощностью собаки. Это как будто повлияло на Дика, он потянул к реке.
Значит, след там, за рекой. Но кто рискнет в такую чащобу идти, из нее знающему место и то трудно выбраться — непроходимый сплошняк. Пересекая в низовьях речку, лес тянулся к самой границе кудлатым овалом. Туров поколебался некоторое время и прыгнул с обрыва, поплыл к противоположному берегу. Вслед за ним рванулся и Дик.
Вот и берег. Десять саженей лужок, и сразу темная лохматая гора леса, молчаливая и таинственная. Дик шумно потянул носом и махнул с места громадным прыжком. Потом остановился, припал животом к земле. Туров приготовил пистолет, ползком приблизился к собаке.
— Что случилось?
Дик ждал команду, тело его чуть подрагивало. Туров охватил взглядом местность, ничего не заметил.
— Ищи!
Это был платок, мокрый, измятый. Туров рассматривал его как диковинку, хотя сразу опознал. Алешка и раньше давал его Сашко, чтобы та «не огнилась» в играх. Она охотно покрывала им свою голову и спрашивала: «Теперь я не похожа на подсолнух и не демаскалуюсь?»
«Эх ты, Алешка, Алешка, выдумщик великий. Хороший ты парень, да немножечко чересчур берешь».
— А-а, го-го…
Прислушался. В ответ глухое, шепотливое эхо.
— О-о, го-го…
Молчание, придавленная глухота.
В чащобу почти не проникает свет. Деревья переплелись, сквозь них нелегко пробраться. Возле высокой сосны, куда привел Дик, опять обнаружил отпечатки ног и Алешки, и Сашко, а рядом с ними след тех же ног в обуви сорок второго размера.
— Дик, что за чудо — не прилетели же ребята сюда по воздуху?