Беспокойство
Шрифт:
— Го-го-го-о-о…
— Туров, товарищ подполковник, слышите? — сказал Бабаев.
Из лесу выскочил Кайши.
— Что за диковинка?
— Погоди, погоди, Бабаев.
Бинокль приложил к глазам: человек высокого роста, а на спине у него… «Погоди, погоди, Бабаев». Это он про себя, вслух же:
— Сашко! А Алешка взят на руки.
И пошел навстречу, еще не понимая, что бы это все значило.
Грянул выстрел. Пуля дзинькнула рядом. Добрыня отскочил в сторону и рывком одолел метров десять. Опять выстрел…
— Папа!
Кайши Алешке на ухо, злобно, с присвистом:
— Громче!
Сашко увидела бегущих пограничников:
— Дяденьки, это правдашний… Скорей!
Кайши резко обернулся. Шли четверо цепочкой, а справа еще больше. Были еще далеко, но винтовочный выстрел мог достать. Кайши сказал об этом Алешке, пояснил:
— Тебя первого убьют, кричи, чтобы не стреляли. Ну!..
Алешка перекосился от удара в бок.
— Аля-ля, аля-ля…
Другого Алешка ничего не придумал.
А Сашко во весь голос:
— Это правдашний, дядя Вася!..
По лицу Добрыни пробежала судорога. Он всего ожидал: и выхода Кайши на эту поляну (вся система поиска была организована так, что нарушитель мог выйти из лесу только сюда), и что Кайши сразу пустит в ход оружие. Но только не этого, не такого коварства! Нужно было принять какое-то особое решение. Но какое? Стрелять опасно, кому-то отдать приказ на сближение — рискованно: погибнет. Просился Бабаев:
— Разрешите же! Товарищ подполковник…
— Назад! Приказываю!
Кайши подал голос:
— Василий Иванович, будь благоразумен. Сын тебя просит об этом… Я погибну только вместе с твоим сыном. Слышишь, Василий Иванович, прикажи, чтобы не стреляли, пока я не достигну середины реки.
Алешка боднул головой в подбородок Кайши.
— Папа, стреляй… Добрыня…
И захлебнулся от потной ладони Кайши.
— Я по ногам, разрешите… — Бабаев прицелился, посадил на мушку коленный сустав Кайши, а рядом Алешкина нога…
— Не стрелять! Приказываю не стрелять! — выкрикнул Добрыня громко, чтобы слышали все: и те, кто идут со стороны леса, и те, кто спешат вдоль реки…
«Маняша, я сам. Ах, Алешка, Алешка». Добрыня припал к траве. Огромные руки его напружинились, и он сдвинулся с места, пополз. Видел лишь шагающие ноги Кайши да свой пистолет, который чуть подрагивал. Никогда не было, чтобы у Добрыни в руках дрожало оружие. «Эх, Маняша, похоже, что подносился. И сердце колотится. Ишь распрыгалось… Не имеешь права!»
У Турова онемели руки сдерживать Дика. Пес, как очумел, тянул и тянул. На губах пена, глаза красные. Ах ты, собака, погоди, погоди.
Да, это подполковник. Это он… Туров даже дыхание затаил: почему подполковник, а не кто-нибудь другой?
Алешка наконец освободился от потной ладони на миг и успел крикнуть:
— Папа, стреляй!
Но выстрелил Кайши. Добрыня выпрямился и тут же осел, вдруг обмякший. Туров спустил Дика:
— Фас.
Снарядом пролетел пес, лишь вихри на траве остались.
«Ну, командир, это последнее!» Кайши вскинул пистолет. Нажал на спуск. Дик вздыбился, на лету вонзил зубы в кисть Кайши. Тогда Кайши взял пистолет левой рукой. Дик мог бы разжать пасть, юркнуть за спину, увернуться от смерти. Он не сделал этого. Дик ждал команду. Только глаза его зыркнули раскаленными угольками в лицо чужого…
Всего одну минуту лежал Добрыня в забытьи. Пришел в сознание, поднялся на колено, охватил взором поляну. К нарушителю полз Бабаев. Туров шел напрямик, косолапо, загребая траву сапогами.
— Туров, вернись… Туров! — Пересохшие губы только шевелились.
Кайши целился Турову в лицо. Бабаев настиг лейтенанта. И был готов совершить прыжок, чтобы сбить с ног нарушителя. Выстрел Кайши опередил его.
— Товарищ лейтенант!
Бабаев все же изловчился, подмял Кайши под себя. На помощь подоспели другие пограничники.
Алешка, падая, ушибся. Веревки на нем лопнули. Поднимаясь, он увидел Сашко на руках у Тимошина. Бабаев разжимал мертвую пасть Дика, чтобы освободить руку бандита.
— Иван Петрович, — позвал Алешка Турова и заметил отца, стоявшего неподалеку. Хотел было по-прежнему: «Добрыня, приветик!» Но куда там!
— Что с папой? Он ранен? — хотя видел: Добрыню перевязывают и голова отца все больше и больше покрывалась белым…
А дядя Туров лежал. Потом его подняли и понесли к подошедшей санитарной машине.
Дверь обыкновенная. Нет, с решеткой… Закроется в последний раз… сейчас. Может быть, через полчаса. Собственно, какая разница: сию минуту или через два часа, три, четыре!
Харза не верил тогда… Его без суда. «Кайши, вот тебе два лишних патрона, сведи Харзу на «прогулку». Прозрел, что ли, этот Харза? Я его там, а меня тут. А Розбин-Лобин живет. «Ай, не хорошо, командир! Стреляем друг друга…»
Кайши сжался в комочек, подбородком в колени. Теперь нет смысла кого-то остерегаться, думай и говори что хочешь. Нет командира, нет инструктора Розбин-Лобина. Кайши один. Кайши самый храбрый, самый прилежный и понятливый…
«Розбин!» «Лобин» потом прилепили. Харза, что ли, первым назвал так: Розбин-Лобин… Харза не вынес жестокостей… Сорвал с себя нарукавную нашлепку — в кружочке на светлом фоне две перекрещенные кости. Командиру в лицо во весь голос: «Не Харза я! Понадавали всяких кличек…» Кайши и не знал, что Харза не Харза… Потом уже узнал, после убийства.
«Это сын белого эмигранта». Командир потрогал седеющие усы. Лоб у него тыквой. Шрам на левой щеке, похоже, от сабли. Выправка старого вояки. «Мы переживаем чрезвычайно подходящее время. Национализм… Шовинизм в полном расцвете…» И пошел, и пошел, про царей да императоров. Командира остановил Розбин, мигнул холодными глазами и… затрясся! «Это потом, потом… деньги я плачу…»