Беспредел по-русски (Цезарь - 3)
Шрифт:
И в конечном итоге остается один. Самый хитрый и коварный. Самый умный и расчетливый. Самый жестокий. И самый большой негодяй - потому что для достижения заветной цели ему необходимо избавиться не только от явных врагов, но и зачастую от друзей, которые впоследствии могут пойти против тебя.
Это было неизбежно. Каким бы путем Маронко ни пошел - он оказался бы вынужденным отстаивать свою власть. Хотя если бы он выбрал карьеру офицера, интрига выглядела бы куда изящней и элегантней, чем то, что он в результате получил. Получил, в тот злополучный день приехав по адресу Любки Варнаковой.
Родись она в прошлом веке, ее судьба сложилась бы иначе. Стала бы шлюхой, скопила денег и открыла собственный публичный дом. Бывают женщины, которые для этого и рождены. Любка ничуть не стеснялась собственного призвания - ну что поделать, если от природы ночная бабочка. Удивительно простодушная особа. Конечно, при советской власти секс в нашей стране исчез, но Любка об этом не подозревала. Поэтому вела распутный образ жизни. Днем работала на какой-то фабрике - не работать нельзя, можно в тюрьму угодить за тунеядство - вечером и ночью предавалась, как она это называла, красивой жизни. Вино, цветы и мужчины. О том, что для счастья некоторым требуется что-то еще, не задумывалась.
Расставшись с Ваней Вихровым, Сергей пошел к ней. Не для того, конечно, чтобы в ее жарких объятиях найти утешение, упаси Господи. Нет. Любка знала все о сынках влиятельных папаш, ибо эти молодые наглые кобели как раз и составляли основной контингент ее почитателей. А где еще они могли вкусить все радости жизни - тогда еще не в ходу было слово "оттягиваться" - как не в обществе веселой Любки? И Сергей надеялся, что она подскажет, как найти тех подонков, что убили его жену. Ему даже в голову не приходило, что Любка может отказаться, или обмануть - нет, казалось, что она тут же придет на помощь, стоит лишь попросить.
Судьба распорядилась иначе. Он позвонил в дверь, открыла Любка принарядившаяся, слегка навеселе. И вдруг побледнела, уставившись на него, глаза стали круглыми, попыталась захлопнуть дверь перед его носом. Сергей легко отстранил ее, вошел... И в комнате увидел их. Всех троих. Продолжающих прожигать жизнь после того, как отправили на тот свет невинное существо.
Никаких предварительных бесед не было. Любка заорала дурным голосом, а на шее у нее Сергей увидел украшение - и холодное бешенство затмило рассудок. Эту цепочку он подарил Лене на свадьбу. И только сейчас вспомнил, что так и не видел ее больше. Значит, кто-то из подонков сделал подношение шлюхе... Ближайший "сынок" поднялся из-за стола, угрожающе навис над Сергеем, пьяно выкатив налитые кровью глаза... И тут же упал. А Сергей отступил назад, с усилием выдернув финку из его начавшего расплываться тела. Второй швырнул в него бутылку, но промахнулся. Правда, меткость изменила и Сергею - нож по рукоятку погрузился в бедро, а не в брюхо.
От оглушительных Любкиных воплей звенело в ушах. Третий подонок удрал на кухню, но Сергей настиг его. Тогда он очертя голову сиганул в окно. С третьего этажа. А ведь тогда дома строили не так, потолки не нависали как крышка гроба, и до земли ему лететь пришлось прилично. Однако выжил. Глянув на него сверху, Сергей как-то разом остыл. Мог вернуться в комнату и добить раненого, но вместо этого прошел мимо содрогающейся в истерике Любки, спустился вниз по лестнице, по-прежнему сжимая в руке окровавленный нож... И пошел в прокуратуру. Отвечать за содеянное.
Дальнейшее сливалось в памяти, как один бесконечный трудный сон. Честно говоря, он все-таки не ожидал такого. Знал, конечно, что его посадят - но не думал, что эта процедура превратит его в отбросы. Оказалось, что месть - это чуть ли не самой ужасный из пороков. За изнасилование меньше давали, а о воровстве и речи нет. Правда, то новое, "альтернативное", общество, в котором он оказался, мыслило иными категориями. Природная гордость - все-таки его мать была дворянкой - не позволила опуститься или терпеть унижение. В камере Сергея Маронко уважали. И каждый из бывалых зэков кивал головой - да, надо было убивать. Но с двумя оговорками: не одного, а всех, и не столь явно. Конечно, надо уметь держать ответ за содеянное, но терять двенадцать лет собственной жизни из-за этих подонков?!
На суд пришли все знакомые и соседи. Все до единого. Но напрасным делом было бы ждать одобрения от этих людей. Хотя Сергей вырос на их глазах, хотя они все гуляли на его свадьбе - сейчас в глазах светилась ненависть. Он стал изгоем. Он преступил их закон. И шептались старухи: "Дворянский недоносок", намекая на происхождение его матери. Да и чего еще ждать в середине столетия в Союзе?! Власть коммунистов, которые не так давно были такими же отбросами... Они клеймили его не за то, что он убил человека. Не-ет, это звучали отголоски той ненависти, которую их отцы и матери питали к сословию его бабушки. И в этом государстве не было места потомках прежних привилегированных каст. Так бывает всегда, это закон социума, но как же обидно сознавать, что ты плох уже потому, что твои родители при прежней власти были хороши...
Вихровы тоже пришли. И они единственные сели рядом с его матерью. Маронко ни разу не посмотрел в сторону соседей, но знал: Зина плачет, сочувствуя не столько ему, сколько его матери. А Ваня сидит набычившись, глядя в пол, но каждый звук этого судебного заседания каленым железом входит в его память... Никогда он уже не забудет этого - как дворовые шавки рвут показавшего незащищенное место волка...
Он не просил снисхождения у суда. Стоял с высоко поднятой головой. Тюрьма не сломала его, и не могла сломать - не та кровь текла в его жилах, не так он был устроен. Везде и всюду он оставался самим собой. Маронко так и не произнес слов, с замиранием сердца ожидаемых всеми - что раскаивается в содеянном. Это неправда. Своей вины он не чувствовал. Убитый не был человеком. И закон, защищавший его жизнь, не подходил его убийце.
Только один раз Зина Вихрова написала ему в лагерь. Обычное письмо, с нотками некоторой вины - она по-христиански брала на себя часть грехов, совершенных другими. Ванька прекрасно учился, матери не перечил ни в чем, только слишком замкнутым стал. И с фотографией Маронко не расстается - с той, где они снялись втроем около цирка. Лена, Сергей и Ваня... Это письмо он выучил наизусть. Потом вышел за барак, закурил. Спичкой поджег край мелко исписанного листка. И смотрел, как прозрачно-желтые язычки лижут потрескивающую бумагу, оставляя за собой черный пепел. Отвечать не стал это письмо из его прошлого, того, которое сгорело в день смерти его жены. Тот Сережа Маронко умер вместе с ней. А новый, другой уже не желает возвращаться в мир, чуждый ему. Он построит свой...
Но Зина и не подумала уходить из его жизни. Они встретились в день, когда он после двенадцатилетней отсидки вернулся в Москву. Уже умерла его бабушка, а мама стала похожа на старуху-староверку. Зина влетела в их комнату, как дуновение свежего ветра - сильная, красивая... Ей тогда было чуть больше сорока, а выглядела и того моложе. Сергей после всех испытаний казался ее ровесником. И первое, что она сказала, когда они остались вдвоем, было: "Сергей, тебе нельзя здесь жить".
Ему и самому это было известно лучше многих. Тогда уголовников после тюрьмы вновь в Москве не прописывали. Думал уехать в дальнее Подмосковье, а мать оставить на прежнем месте. Но Зина предложила иной вариант. Ее нынешний друг жизни - вырастив сына, она вплотную занялась собственной личной жизнью - мог помочь с пропиской где-нибудь на окраине. Скажем, в Беляево.