Бессильные мира сего
Шрифт:
Они сидели за столиком для подписания договоров и пили чай, поданный и сервированный Мириам Соломоновной. Чай был безукоризненно горячий, рубиновый, цейлонский, в тонких стаканах с серебряными подстаканниками. К чаю предлагались песочное печенье "Нежность" и божественные плюшки домашней выпечки - Мириам Соломоновна, как всегда, была на недосягаемой высоте.
Юрий, впрочем, пил чай без всякого удовольствия и все время судорожно зевал. Ему не хватало кислорода после перенагрузки и хотелось прикорнуть минуток хоть на десять. Слечу когда-нибудь с нарезки, думал он
– Я все-таки не понимаю: у тебя что-то внутри щелкает, или как? спросил вдруг Работодатель и поглядел пристально.
– Или как, - неприветливо ответил Юрий. Он выбрал себе плюшку поподжаристей, неохотно откусил, отпил из ложечки.
– Нет, но все-таки...
– настаивал Работодатель.
– Я и сам не лаптем деланный, слава богу, не жалуюсь, как-нибудь вранье от правды отличу, но не на сто же процентов, в самом деле.
– А я - на сто. Вот и вся между нами разница. Ты мне за эту разницу деньги платишь.
– Хорошо, хорошо. Деньги... Тебе бы все о деньгах... А ты объясни. Сколько раз уже обещал. Ну, вот что ты чувствуешь, когда он врет, какое при этом у тебя ощущение? Физически?
Юрий мучительно хрустнул челюстями, подавляя в зародыше очередной зевок. Ну как это можно объяснить, подумал он обреченно. И в особенности здоровому человеку объяснить, у которого сердце, как метроном... Никак не объяснить. Да и незачем.
– Как будто жизнь уходит через плечи, - сказал он медленно. И тут же сам себе удивился. Не хотел ведь говорить, а все-таки сказал. И совершенно напрасно, разумеется.
– Это что - цитата?
– осведомился Работодатель.
– Нет. Это такое ощущение.
– Только не надо наводить хренотень на плетень.
– Да шел бы ты.
Поговорили. Некоторое время чаепитие продолжалось в демонстративно-недоброжелательном молчании. Потом Работодатель спросил нарочито деловым тоном:
– Завтра расшифруешь запись?
– Естественно. Может быть, даже сегодня.
– Сегодня уже не успеть, - проговорил Работодатель, словно бы извиняясь.
– У нас сегодня еще один клиент. Причем очень серьезный. Ты как - выдержишь?
– Если он будет врать так же, как этот, обязательно слечу с нарезки. Клянусь. Это было что-то особенное.
– Да-а, любопытный экземпляр. Не знаю, что и думать.
– А я и не пытаюсь, - сказал Юрий, наливая себе еще полстакана.
– Тьма кромешная. Не представляю, что ты будешь со всем этим делать.
– Да ничего, скорее всего.
– То есть?
– Да не крал у него никто этой марки.
– То есть?
Работодатель покончил со своим чаем, откинулся на спинку дивана, переплел голенастые ноги диковинным джинсовым винтом и занялся "ронсоном" и сигареткой - аккуратно закурил, пустил два аккуратных колечка в потолок, посмотрел на Юрия, прищурившись.
– Ты, главное, не углубляйся, - посоветовал он проникновенно.
– Зачем это тебе? При твоих-то моральных принципах?
Мои моральные принципы, подумал Юрий. О боже! "Не бери чужого и не словоговори ложно". А в остальном: "перекурим - тачку смажем, тачку смажем - перекурим". Роскошная нравственная палитра, снежные вершины морали...
– Перекурим - тачку смажем, - сказал он вслух, - тачку смажем перекурим...
– Воистину так!
– воскликнул Работодатель и, словно спохватившись, принялся затаптывать окурок в пепельнице.
– Поехали. Нам еще пилить и пилить - сорок пять кэмэ по слякоти.
Однако никуда уехать им не удалось: без доклада, но зато в ватном сером пальтугане до пят ввалился Борька Золотоношин, "Агент Би", красноносый и живой, как ртуть. Наскоро поздоровавшись за руку (лапы красные, свежемороженные, ледяные), он выхватил из-за пазухи пачку бумаг с загнувшимися уголками и сунул ее с неразборчивым ворчанием Работодателю, а сам, не садясь даже и, уж конечно, не раздеваясь, принялся цедить себе в наугад схваченный немытый стакан остатки цейлонского. Судя по нему, дождь на дворе кончился, оттепель тоже, и валил там теперь густой снег - снег этот тут же принялся на Борьке подтаивать и комками шлепаться на ковер, на столик, на диван, потому что Борька непрерывно двигался, перемещался, кипел, испарялся, и Юрий встал и перешел на свое рабочее место - подальше от всех этих физических явлений.
Работодатель проглядел бумаги быстро, но внимательно, как считывающая машина, вроде сканера, и уставился на Борьку выжидающе.
– Это все?
– спросил он.
– Говорит - все, - ответил Борька, не переставая жевать и прихлебывать.
– Молодец, - сказал ему Работодатель. Он открыл дверцу стенного сейфа, положил туда бумаги, достал из недр небольшой пакетик (зеленый, перетянутый резинкой), сунул в боковой карман и снова запер сейф.
– Вызывать его будете? На ковер?
– спросил Борька.
– Обязательно.
– Позвонить?
– Всенепременнейше.
– Прямо сейчас?
– Ни в коем случае!
– сказал Работодатель, - Сейчас ты поедешь домой, примешь горяченький душик, пообедаешь, трахнешь свою Светланку...
– Она на работе, - сказал Борька, расплываясь в счастливой улыбке. Она вчера на работу устроилась.
– Ну, тогда примешь еще один душик - холодненький...
– Да он же там на ушах стоит, Пал Петрович, Он же помрет в ожидании...
– Спорим, что не помрет?
– предложил Работодатель. Он уже натягивал свой титанический плащ, - Позвонишь ему вечером, часиков в семь, не раньше, и назначишь на завтра, на десять, здесь. И пусть принесет остальное...
– Он говорит, что это - все.
– ПУСТЬ ПРИНЕСЕТ ОСТАЛЬНОЕ!
– гаркнул Работодатель.
– Так ему и передай. И таким же вот тоном. Пускай в штаны поднавалит, Простатит Аденомыч неоперабельный!
"Простатит Аденомыч" - это была жемчужина дня, и Юрий с удовольствием поаплодировал, отдавая Работодателю должное. Однако Работодатель настроился уже на серьезный лад.
– Собирай писалку, - скомандовал он.
– Да пошевеливайся, я уже одет, как видишь.
– Секретку или обычную?
– спросил Юрий.